АЛЕКСАНДР КУСТАРЕВ
РОССИЯ И
УКРАИНА
Первоначальная публикация: журнал « Космополис» (МГИМО) №2 2007Сайт «Космополиса» из сети
удален
Cousinage est dangereux voisinage
Предисловие (2014 года)
Украина все больше становится похожа
на неудавшееся государство (failed или failing state). Украина – этнически
неоднородное государство, а во всех таких государствах существует конкуренция
между племенами за места в государственном аппарате. К чему такая борьба может
привести в конечном итоге, если не будет блокирована, или хотя бы смягчена,
или, лучше сказать, канализирована в безопасное русло? До сих пор конкурирующие
самоопределительные клики боролись за контроль над центральным аппаратом в
Киеве. Эта борьба зашла в тупик. Без тонкого конституционного творчества она
парализует политическую жизнь Украины навсегда. Или естественным
образом трансформируется в борьбу разных территориальных модулей за
независимость. Начало этому положил Крым. Но он оказался присоединен к России.
Напрасно. Гораздо эффектнее и эффективнее выглядел бы проект "независимый
Крым". Чем больше в мире будет малых государств, тем лучше. Тенденция в
этом направлении крепнет. На месте Украины могли бы возникнуть 5-6 государств
(как на месте Югославии). Крымские сепаратисты, отказавшись от проекта
"независимый Крым", упускают возможность оказаться на гребне длинной
исторической волны.
Но какими бы зигзагами ни
демонтировалась Украина, ее целостность сохранять некому, кроме внешних сил.
Собственная украинская политика стерильна. Это не политика материальных интересов, убеждений и
проектов, а «политика идентификации». Украина расколота не «по делу», а
по самоутверждению разных «самоопределительных клик». Для ее интерпретации
гораздо более инструментальны такие понятия как «статусная ревность», «взаимный
рессентимент», «миметическое соперничество», «стерильная возбужденность».
"государство пост-модерна". Такое у меня сложилось впечатление, когда
я в 2006 году изучал «текстуру» российско-украинских отношений, подготавливая
статью «Украина и Россия» для журнала «Космополис» (МГИМО). Сейчас я убежден
еще больше в том, что мое впечатление было реалистично. Я помещаю свою
тогдашнюю статью теперь в этом блоге. А также статью о перспективах
«черноморской интеграции», написанную тогда же для еженедельника
«Эксперт-Украина». В ней развивается интегративно-геополитический аспект
Украины как проблемы.
Я много чего
мог бы теперь сказать на эти темы сверх того, что сумел втиснуть в две
упомянутые статьи, написанные уже – о ужас – уже 10 лет назад. И я это сделаю,
если найду время. Времени у меня, к сожалению, в обрез. Те, кто знают меня
близко без труда поймут, что это не пустая отговорка.
Ну а теперь к делу.
Спор
славян между собою
Нынешние российско-украинские отношения – характерный
пример «братской вражды» [1] .
Россия и Украина много думают друг о друге. Вот один из
опросов ВЦИОМ [Взгляд 2006]: за Украиной наблюдают
67% россиян. 15% делают это постоянно, а 52% время от времени. Это очень высокий уровень заинтересованности.
И я имею в виду именно 15%, а не астрономические 67%.
Еще более красноречив сам этот, казалось бы, рутинный
репортаж. Весь пассаж сильно ретуширован, чтобы подсказать читателю, как он
должен понимать эти цифры. 67% подвергаются сильному массажу с помошью 15%.
Рядом с 67% 15% выглядят очень скромно, хотя на самом деле, как было только что
сказано, это очень много. Особо подчеркивается, что молодежь интересуется
украинскими делами меньше, чем старики: в возрастной группе старше 45 это 73%,
а в возрасте 18–24 года «только» 56%. Но особенно характерен такой фрагмент:
«каждый второй россиянин (52%) уверен, что украинский народ движется в
неправильном направлении, а наоборот считают 9%, при этом абсолютно уверена в
непогрешимости своего мнения лишь третья часть оптимистов – всего 3%». Здесь
важно, конечно, не то, как именно русские оценивают украинские дела, а то, что
у них есть потребность в такой оценке. Этого составитель сообщения никак не
подчёркивает. Зато уточняется, что даже жалкие 9% энтузиастов украинского
развития тоже не уверены в своем отношении. Какая часть порицателей украинского
развития не уверена в своем мнении, не сообщается. То ли ВЦИОМ не удосужился
обеспечить эту информационную симметрию (что вполне вероятно), то ли материал был
препарирован в редакции «Взгляда».
Как бы мы ни оценили озабоченность Украиной простого
русского обывателя, подсознание и сознание активной общественности в России,
судя по фрейдовым проговоркам ВЦИОМа и «Взгляда», сильно Украиной озабочено –
это факт. Украина и ее соотнесение с Россией – важный сектор российской
публицистики.
Одержимость же Украины
Россией не просто очевидна, но долгое время ( и до сих пор) заполняла почти
полностью самоопределительный украинский нарратив. Книга Леонида Кучмы (2004
год), как будто бы не самого образцового украинского националиста, так и
называлась «Украина -- не Россия». Каким-либо иным образом определить свою
страну (тогдашний) украинский президент не сумел, или не захотел. А если он
счел, что ничего другого просто не может себе позволить, то это еще более
показательно.
Этническая близость
украинцев и русских крайне заботит и тех и других. По чисто объективным
параметрам (на взгляд со стороны) русские и украинцы этнически ближе друг
другу, чем, например, хорваты и сербы, немцы и австрийцы и даже чем жители Ломбардии и Сицилии, что
совсем не так очевидно, особенно для посторонних.
Были или не были русские
и украинцы разными народами два века назад, теперь уже совершенно неважно.
Тогда ни те, ни другие вообще проблемы самоопределения не знали и состояли из
множества локальных вариантов, каждый из которых сегодня, если только захотел
бы, мог бы объявить себя отдельной нацией.
В советское время
одновременно с усилением самоопределительной публицистики и усиленным культивированием
этнического колорита в артистической сфере шло активное перемешивание
номинальных русских и номинальных украинцев в крупных промышленных центрах (и
Украины и России), что привело к возникновению некоторой этнической амальгамы с
разными пропорциями украинского и русского колорита и генофонда. Семейные связи
Украины и России были к 1991 году не намного меньше, чем были в разделенной
Германии (не говоря уже о смешанных браках в пределах самой Украины).
Россия и Украина были
двумя самыми большими участниками Советского Союза, составляли его ядро; были,
так сказать, «двуглавым гегемоном» в советском геополитическом конгломерате.
Крайне авторитарный
характер советского государства у всех народов усиливал впечатление их
подчиненности центру, то есть Москве, то есть России. Это и подчеркивает
создающийся ныне украинский нарратив, придавая своему государству оттенок
«постколониальности». Но русские под конец существования СССР тоже развили у
себя этот «комплекс подчиненности» и не совсем без оснований.
Кроме того, украинцы
скорее всего не отдают себе отчета в том, как популярны были в России разговоры
об «украинском засильи» в Москве. Украинские этнические пуристы могут, конечно,
не считать Хрущева или «днепропетровскую мафию» настоящими украинцами, но для русских
этнических пуристов они были именно «с Украины». На самом деле, кто тут прав,
совершенно неважно. Важно то, что в центре (то есть в политическом руководстве
Союза) объективно существовало целостное ядро, которое вполне можно считать
русско-украинским [2].
Долгая совместность
политического (советского) эстаблишмента, общая этнокультурная компонента и
активное перемешивание в эпоху индустриализации создают особую, даже, вероятно,
беспрецедентную в истории «этногеополитическую» пару с очень своеобразным, если
не уникальным модусом сосуществования. Ближе всего к этому, пожалуй,
англо-шотландская или англо-ирландская пара.
И Украина и Россия имеют
каждая двойную идентичность. Сами народы (их этнические элиты) этих стран могут
считать себя сколько угодно отдельными сущностями и называть себя по разному в
анкетах и самопрезентации, но остаточная, или, наборот, приобретенная двойная
идентичность все равно у них остается.
В случае Украины это
особенно заметно. Как бы Украина ни настаивала на своей особой этнической
сущности и исторической судьбе, все равно она воспринимается во всем мире и в
России как «еще одна» Россия». Более того, она по меньшей мере подсознательно
сама себя так воспринимает. Об амбивалентности сознания жителей-граждан Украины
пишут многие наблюдатели (например, Riabchuk : 2003)
Зеркальный синдром не
чужд и России. Он замаскирован тем, что русские как будто бы склонны считать
украинцев такими же русскими как и они сами и не признавать за ними статуса
«отдельности». Но за этим нетрудно разглядеть более абстрактное представление о
неразличимости русских и украинцев, а его можно конкретизировать и в другую
строну: не только Украина та же Россия, но и Россия та же Украина, не так ли?
(Это представление будет обнаружино, если провести толковый опрос).
В свое время
украинско-русский (русско-украинский) историк Н.И.Костомаров, обдумывая
этнический стутус славянских земель в составе империи Романовых, предлагал
версию «двух русских народов». Но глубокая и лукавая новация Костомарова, хотя
потом воспроизводилась в разных вариациях (Грушевский, к примеру с его
«Украиной-Русью»), не понравилась ни активистам украинского этнического
самосознания (включая, кстати, того же Грушевского), ни петербургской
бюрократии (до 1917 года), пытавшейся строить русскую нацию одновременно по
французскому («от государства») и по немецкому образцу («от народа») [Западные
окраины 2006].
Первым казалось, что,
переименовав себя из «украинцев», в «других русских», они откажутся от
своей субстанции, а вместе с ней и от права на независимость (и даже на
автономию). Вторые были до смерти напуганы тем, что если украинцы из просто
русских будут переименованы в «других русских», то тем самым будет
признано их право на независимость.
Сегодня, когда слияние
народности и государственности в особую материю, именуемую «нацией», будь то
государственная нация (Staatsnation), культурнация (Kulturnation), или
народное (этническое) государство (Volkstaat), не считается больше ни
нормативно обязательным, ни достижимым на практике, идея Костомарова может быть
переформулирована в виде идеи двух русских государств, если не по названию, то
по существу. Частичные аналоги этой коллизии существуют – Германия и Австрия,
например. Или несколько англо-саксонских (изначально и по языку) государств. Для
внешнего наблюдателя такова коллизия Чехия-Словакия, или Сербия-Хорватия. Будет
Англия-Шотландия, если дело в конце концов дойдет до их развода.
В одном государстве
могут жить разные народы. Один народ может оформиться в два государства. Долгое
существование независимой геополитической общности благоприятно для его
культурной гомогенизации и создает у его граждан разной этнической окраски
(глубоко, или, наоборот, сдержанно переживаемой) двойную идентичность. То же
самое происходит и с одним народом, разделенным на два государства: у него
будут две идентичности. Такое впечатление, что значительная часть украинской
общественности очень спокойно относится к самопониманию Украины как еще одной
России. Интересный сборник украинской публицистики так и озаглавлен – «Две
Руси» [Две руси : 2004]
В отношениях между Украиной и Россией очень силен
статусно-престижный компонент. Русско-украинские отношения есть яркая
иллюстрация того, что Рене Жирар окрестил «rivalité mimétique» (миметическое соперничество) . Вот как излагает суть своей общей теории
конфликта Рене Жирар (давая свое объяснение исламскому терроризму сразу после
катастрофы 11 сентября): «Неверно объяснять конфликт различиями. Конфликт на
самом деле коренится в «конкуренции», миметическом соперничестве живых существ,
стран, культур. Конкуренция происходит от желания имитировать другого
чтобы добиться того же, что и другой,
если понадобится, то насилием. Конечно, корни терроризма приходят к нам из
какого-то «иного» мира, но порождает терроризм не отличие того мира от нашего.
Различия удаляют два мира друг от друга. Острое стремление быть таким же как
другой, совпасть с другим – вот что чревато терроризмом. Человеческие отношения
это в самой сущности отношения имитации, конкуренции........»[Girard 2001].
Согласно универсальной
теории конкуренции Жирара конкуренция двух персонажей как бы она ни
оркестрировалась противопоставительной риторикой, энергетически генерируется на
самом деле их тождеством [3] .
Это как будто бы
подтверждают основные топики украинско-российского диалога --
престижно-статусного диалога.Во-первых, яблоком раздора оказалась Киевская
Русь. Кто ей наследует? Россия или Украина? В сущности это спор о том, кто тут
«настоящие русские». Даже само имя «Русь» и этноним «русские» оказываются предметом
спора. Вот характерные заголовки «Украина – это Русь», или «Украденное имя».
Помимо «россиян» (по государству) на то же название претендуют и «украинцы»
(теперь тоже по государству) и «русины», у которых нет своего государства, но у
которых, кажется больше всех основний так называться, хотя бы потому, что они в
расово-этническом отношении вроде бы самый чистый вариант (если это аргумент,
конечно).
До распада СССР
миметическое соперничество России и Украины было замаскировано
«освободительной» антисоветско-антиимперской риторикой, но после распада оно
обнаружилось в чистом виде. Обе страны озабочены не только своим местом во
всяких всемирых рейтингах [4],
но и тем, кто из них двоих расположится выше. Второе для них даже, может быть,
важнее. Медия, делая обзоры разных рейтингов, прежде всего сравнивает Россию с
Украиной. Пример – комментарий к последнему докладу Всемирного банка о качестве
управления в разных странах в газете «Ведомости» (16 июля 2007 года). Пусть,
дескать, я буду предпоследним, только бы она (Украина) или она (Россия) была
последней. Эту соревновательность подогревает то обстоятельство, что все
происходит на глазах у внимательных наблюдателей -- мировой общественности и
глобальных «авторитетов», в особенности США и Евросоюза, присвоивших себе (хотя
и не совсем без оснований) роль судей на всемирных конкурсах демократии,
цивилизованности, правособлюдения и пр. «Третьи» участники коллизии поощряют конкуренцию России и
Украины как двух вариантов российства.
«Миметическая»
конкуренция, это, конечно, медаль с двумя сторонами. Она может быть
плодотворной, разрушительной (как в
случае терроризма), или просто стерильной как для одного, так и для обоих ее
участников. Многое зависит от того, в какой сфере эта конкуренция
разворачивается. КПД чисто экономической конкуренции выше, чем политической и престижно-статусной.
Экономическая
конкуренции гораздо легче совместима с кооперацией, чем политическая и
престижная. Последняя, пожалуй даже исключают кооперацию. Реванш в
экономической конкуренции, если она не подавлена победителем, поочереден и
ведёт к обновлению жизни, всеобщему обогащению и прогрессу.
В политической сфере
соревновательность тоже может быть небесплодна, но эта возможность труднее
реализуется, потому что результаты соревнования легко симулировать и к такой
симуляции, к сожалению, все и может свестись. В развитии политической сферы в
России и Украине сейчас в избытке симулянтства (не обязательно
злостно-умышленного) [5].
Наконец, наиболее
стерильна и даже синергетически ущербна чисто престижная самоопределительная
конкуренция. В самом худшем случае она ведет к насилию. И в любом случае
престижная конкуренция представляет собой застойное повторение одного и того же
(см. «как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»), потому что обе
стороны, не достигая ничего, всегда будут считать себя победителями, пуская в
ход компенсаторные мифологии.
Основной инструмент
престижной конкуренции – словопрения, и основное поле конкуренции –
историография, точнее национальное предание, или, как теперь охотнее
выражаются, «нарратив» [6].
Цель нарратива –
доказать легитимность суверенной геополитии. Образцы такого нарратива были
созданы в XIX веке возникшими тогда первыми национал-государствами. Они покоились на
двух столпах. Во-первых, на самопрезентации множества индивидов как
органического единства крови (материнского языка) и почвы (территориального
домена). Во-вторых, на «коллективной автобиографии», якобы единой и
непрерывной. Нации-государства задним числом реконструировали свое длительное и
героическое прошлое – постепенную консолидацию, либо освободительную борьбу.
По этому образцу
строились и нарративы всех государств, возникавших позже. Считалось, что без
нации нет государства, а без нарратива нет нации. По этому шаблону
выстраивается и украинский нарратив.
Украинская нарративная
активность сейчас, может быть, самая настойчивая в мире потому, что она долго
подавлялась и сильно запоздала. Соперничать с ней может разве что российская.
По мучительно серьезному отношению к самому понятию «нация» Украина и Россия,
кажется, сейчас не знают себе равных. Иногда возникает такое впечатление, что
они одержимы переживанием своей «национальности» даже больше, чем Франция и
Германия весь «длинный» XIX век (вплоть до II мировой войны). Именно
украинец (Ольгерд Ипполит Бочковский)
оказался наиболее последовательным представителем крайне эссенциалистского
понимания «нации» [Бочковьский 1918], предложив методологически амбициозное
понятие «нациология». Такое впечатление, что сейчас пропагандируют это понятие
преимущественно российские авторы, что, конечно, очень многозначительно.
Уговаривать украинцев и
русских и прежде всего их нарративно-активные этноинтеллигенции, что нация это
миф (пусть и инструментальный и даже имеющий тенденцию к актуализации) и что их
собственные тотемические мифы (как и все другие) полны подтасовок, было бы
бессмысленно. Настаивать чтобы гражданские общности вообще отказались от какой
бы то ни было эпической самоопределительной мифологии было бы
нормативно-моралистическим высокомерием. Да и нереалистично, поскольку
конструирование тотемического мифа это важное жизнепроявление любой
коллективности, как бы она ни складывалась, а с некоторых пор резон
существования все растущей профессиональной группы -- не затыкать же ей рот.
Надеяться можно только
на то, что политическая жизнь России и Украины все-таки выйдет из тени
анахронического пассеистского нарратива, поскольку он дисфункционален в начале XXI века и
не годится как парадигма политической жизни, совершенно независимо от того,
сколько в этом нарративе правды или неправды.
Только вперед
Украинский нарратив,
построенный по шаблонам XIX века старается убедить себя и всех остальных, что
издавна существует украинская нация (протонация) и у нее была своя давняя и
почтенная традиция государственности.
Зачем так нужно это
доказывать? Агенты этого нарратива инстинктивно опасаются, что если они не
будут этого делать, то они (1) утратят право на существование в собственных
глазах и (2) утратят международную легитимность. Эти опасения напрасны.
Нарратив, трактующий
Украину как изначальную сущность, есть, конечно, ответ на историческую критику
Украины как геополитии. Критика Украины, особенно популярная в России, сводится
к следующему. Во-первых, утверждается, что украинская этничность изобретена и
«химерична» (например, [Родин 2006]. Во-вторых, по Брестскому миру международно
признанная Украина это то, что именовалось раньше «правобережная Малороссия».
Нынешняя Украина в семь раз больше. Она вся практически сложилась при СССР.
Украина, дескать, воспользовалась результатами территориальной экспансии
Российской империи и потом СССР. Она получила фактически «чужое», поскольку
условные межреспубликанские границы в СССР были автоматически превращены в
межгосударственные. [Афанасьева 2005 : 26-29]
Что на это может возразить Украина? Относительно
этнического украинства, Украина может сказать, что согласно современным
представлениям любой этнос – конструкт [7].
По поводу же территориальности Украина может и должна сослаться на то, что ¾
существующих ныне геополитий (включая саму Россию) не органичны, а
ситуативно-историчны, и единственное, но достаточное основание для их
существования -- международное признание. Вот если юго-восточная часть Украины
(Новороссия), Крым, или Галиция объявят себя независимыми, или захотят отойти к
России или Польше, или Россия затеет тяжбу (юридически совсем не абсурдную,
хотя, пожалуй, прагматически бессмысленную) по поводу легитимности превращения
внутрисоветских административных границ в межгосударственные, проблема возникнет
на ином уровне, в иной плоскости и будет решаться иначе – полюбовно или нет, с
участием третьей стороны или нет и так далее. Но пока этого не произошло,
разговаривать не о чем. Вы хотите иметь Эльзас-Лотарингию или Карабах? Нет?
Тогда забудьте все «исторические» и этнографические аргументы.
Ни одна современная
геополития, от архетипических вроде Англии или Франции до самоновейших вроде
Боснии или Эритреи в замысел божий не входила, как это думали в XIX
веке. Леопольд Ранке, сказавший «Staaten sind Gedanken Gottes», был неправ. Появление государств («Государства» и
любого из них !) на свет не провиденциально, а эволюционно-ситуативно и, не
побоимся сказать, экспериментально.
У новейших государств
нет ни моральной, ни правовой обязанности стилизовать свой нарратив
таким образом, будто они представляют собой кем-то злостно задержанное
материальное воплощение уже давно существовавшей идеальной («национальной»)
сущности. Кто угодно, конечно, имеет право так себя стилизовать, но так
ли уж ему нужно этим правом пользоваться, открытый вопрос.
Под сильным сомнением
техническая надобность (дипломатическая инструментальность) телеологического
эссенциально-этнического самоутвердительного нарратива. Глубинно-исторический
нарратив, будь он фальсифицирован или безупречно правдив, не спасет Украину,
как не спасет и Россию и никакую
геополитию вообще, если ее не цементирует что-то более актуальное (чтобы не
сказать материальное) или какие-либо совместные успехи. Раньше это были войны,
теперь многое другое – от экономической эффективности до побед на футбольных
полях. Напротив, нарратив, который ситуативная общность сама себе навяжет,
будет сидеть у нее на шее, как ведьма на шее Хомы Брута, подсказывая ей
доктринальные, а не рациональные политические ориентации и решения и мешая
поискам эффективной формулы прагматического гражданского единства.
Будущее существование
новейших государственных общностей (геополитий) не зависит от их прошлого
существования никак -- ни в правовом, ни в моральном, ни в техническом
отношении. Постмодерному государству не нужна историческая глубина. Это
относится ко всем государствам, даже тем, которые материализовались до
постмодерна. Теперь и Франции с Англией и США с Китаем приходится изобретать
себя заново. То что они существовали с какого-нибудь «надцатого» века или с
каменного века не есть решающий довод в пользу их дальнейшего существования.
Анатоль Ливен (Lieven : 139) в
сравнительно недавней книге о российско-украинских отношениях цитирует
украинского политолога Вилена Горского: «чем больше вы думаете о своём славном
прошлом, тем труднее вам сладить с будущим» (обратный перевод с английского –
А.К.). Истинно так. Я не знаю, кому адресовал эту максиму Горский, но она
безусловно релевантна для любого постмодерного государства, какое бы у него ни
было прошлое -- славное, не очень славное, совсем не славное или вообще
никакого.
«Прошлое» Украины, которая сейчас реально существует, это
роспуск Советского Союза в результате прежде всего совершенно безличной
тенденции этого огромного и слабо связного
геополитического конгломерата к самораспаду, что, между прочим, считал
неизбежным украинский националист Юрий Липа [Липа 1954 : ???], и именно тут он
– как в воду глядел.
Все остальное – археология и краеведение. Киевская Русь
это вообще, считай, Карфаген, или даже Атлантида. По поводу же ближнего
прошлого возможна долгая казуистика, но она опасна для обеих сторон, и если это
не совсем еще остывшая материя, то лучше позаботиться о том, чтобы она как
можно быстрее остыла, а не разогревать ее.
Столь же неинструментален для реальной политики культ
национально-освободительного подвига, опять-таки совершенно независимо от того,
преувеличен этот подвиг или нет. Этот культ чреват иррациональным и убыточным
для всех противостоянием между новейшими странами и теми, кого их национальный
нарратив интерпретирует как своих бывших угнетателей. Не говоря уже о том, что
тормозит прагматическую активность новых геополитий, наркотизированных
переживанием своей действительной или воображаемой победы.
Нередко указывается, что
борьба за независимость не принесла с собой никакой концепции Украины как
геополитического индивида. Иначе, разумеется, и быть не могло, и даже несколько
странно, что кто-то мог на это рассчитывать. Ни Соединенные Штаты, ни Индия не
концептуализируют себя как победители, сбросившие иго Британии. Как победитель
Франции концептуализирует себя Гаити. Как победитель Британии – Зимбабве. Как
победитель США – Куба. Палестина пытается концептуализировать себя как будущий
победитель Израиля. И много это им помогло?
В отличие от
классических образцов территориального государства, на которые они рутинно
ориентируются, постмодерные геополитии не самозачаты и не саморождены, а
возникли в ходе материального наполнения уже существующей глобальной
системы, которую не они создали. Им не нужен пассеистский нарратив. У них
есть другая возможность и надобность – футуристический нарратив, или, если
угодно, проект.
Говорят, что Украина до
сих пор такого проекта не имеет. Это, дескать (да и в самом деле), опасно, хотя
бы потому, что новейшие государства в начальной фазе своего существования
только в таком проекте и могут воплотить свой суверенитет.
В России широкие круги общественности и влиятельная
(трудно сказать насколько) часть нынешнего политического эстаблишмента (партократии)
только и ждут, чтобы украинский проект так и не состоялся – rivalité mimétique. Это видно невооруженным глазом. И это со
стороны России крайне неосторожно, поскольку срыв проекта «Украина» поставит
перед самой Россией головоломные проблемы. Даже в том простейшем случае, если
Киев вдруг захочет опять вернуться в лоно русско-украинского геополитического
единства [8] . Подобный
поворот резко раскрутил бы в этой «двойной России» федералистскую тенденцию.
Пока совершенно не видно, что российская общественность и партократия отдают
себе отчет, в какую ловушку при подобном развороте попадет сама Москва.
Между тем, нынешняя Россия тоже постмодерное государство,
хотя и отягощенное (а не оснащенное, как предпочитают думать поклонники
российской государственности) институциями и политической культурой домодерного
и модерного имперско-государственного существования. Россия сама как проект под
вопросом. У России у самой нет никакого проекта. Ее повторное самоизобретение
красноречиво и шумно буксует в напрасных попытках оживить традиционную
государственность. Мудрость индейцев сиу гласит: если ты заметил, что лошадь
под тобой сдохла, самая лучшая стратегия – слезть с нее.
Имперско-государственная российская традиция – дохлая лошадь.
Футурологический
нарратив для новейших государств, конечно, конструктивнее, чем пассеистский.
Или, если угодно, проект предпочтительнее нарратива. Однако переход от
пассеистского к футурологическому самоопределению любой ситуативной
историко-политической общности совсем не легкое дело. Прежде всего, проект
может оказаться не более чем футурологической стилизацией пассеистского
нарратива, обрекая агентуру проекта оставаться в порочно-тавтологическом кругу
(«Заколдованное место» Гоголя).
Такова гонка за
образцами (воображаемыми, к слову) этнической гомогенизации и сугубой
(тотальной) общегосударственной солидаристской мобилизации ситуативной
геополитии.
Теперь все наперебой
предостерегают Украину от такого проекта. Без особой нужды, поскольку Украина
(при всей активности ее этноинтеллигенции) конституционно декларирована как
многоэтническое общество; украинскими гражданами признаются все, кто проживает
на территории Украины. С другой стороны, проблема языка (по свидетельствам
наблюдателей) там как будто бы никого особенно не волнует, и русские легко
примирятся даже с переходом на один государственный украинский [9] . Некоторая культурная гомогенизация граждан
будет идти в любом случае в той мере, в какой это нужно для эффективности их
совместной хозяйственной деятельности [10] .
Но проблемы, связанные
с этнической неоднородностью и солидаристской мобилизацией в кризисных
ситуациях квазивоенного рода, могут сильно разогреться, если геополития не
предложит своим гражданам никакого другого проекта. Комментаторы агрессивного
патриотизма находят ему дюжину разных объяснений, но, достаточно помнить об
одном : это -- самый простой способ заполнить политический вакуум. Как разговор
о погоде, когда не о чем больше говорить.
Есть признаки, что в этом вакууме фактическая
постмодерная поликультура может оказаться под давлением. Агентура этого
давления находится на самом верхнем этаже общественности. Там, где ситуация
усиленно рефлексируется. Просвещеннейший, казалось бы, гуру Тарас Кузьо
замечает, что «если строительство нации не считается больше желательным и часто
подвергается критике, то это ставит Украину в невыгодное положение [Kuzio 2001 : 475-48]. Смысл таков: если им было
позволено проводить политику этнокультурной унификации, то почему это нельзя нам.
Такое многозначительное вопрошание свидетельствует о полной растерянности
элиты, оказавшейся зажатой между двумя авторитетными доктринами и еще не
осознавшей того, что выход из этой ситуации нужно искать за пределами выбора
между двумя этими доктринами.
Россия имеет более сильную, чем кто-либо тенденцию
спрятаться в футурологически стилизованный пассеизм. Россия сама не меньше
Украины усиленно подогревает в себе «национальное самосознание», предпочитая
думать, что в прошлом она, увлекшись своей имперской миссией, не была в
достаточной мере «нацией» и теперь должна ликвидировать это «отставание»,
мобилизовавшись под крышей своей легендарной государственности [11].
Чтобы обойтись
без такого замаскированного пассеизма, нужна хорошо разработанная методика
проектирования геополитии, для чего нужны рационально ориентированные и
квалифицированные партийные «штабы власти», или мощная интуиция какого-то
харизматического лидера, который в состоянии порвать с прошлым и обеспечить
единую волю тех, кого он из этого прошлого собирается (обещает) выводить.
Допустим, однако, что либо то, либо другое в наличии есть.
К сожалению, и этого
тоже мало, потому что проектная стратегия таит в себе также имманентные
опасности: проект, как говорится, «сам свое самое слабое место».
Конструктивистский
волюнтаризм (как бюрократический, так и харизматический) может оказаться не
менее опасным, чем попытки воплотить в жизнь самообраз, сконструированный в
нарративе, подогнанном задним числом под заранее принятую на основании образцов
формулу конституционной консолидации ситуативной общности. Проектировочный
конструктивизм, как настаивают (и вовсе не без оснований) радикальные либералы
вроде Хайека, порождает «нежизненные формы» и в конечном счете понижает
экономическую (энергетическую, информатическую, а, если угодно, и даже
экологическую) эффективность общества [12].
Нарратив и проект должны
быть эмоционально мобилизующими, но как можно менее технически обязывающими и
как можно менее детализированными. Их место рядом с гербом и флагом в
геральдическом наборе. Риторика проекта должна быть ближе к лозунгу и брэнду,
чем к инструкции или техничекой спецификации. И проектный императив не должен
идти вразрез с системным императивом, исходящим от мирового сообщества.
А системный императив
ставит перед всеми государствами только одну задачу – не стать очагом международной напряженности. Именно этого ждет от
них глобальная система, не заинтересованная в чрезмерной структурной
геополитической динамике.[13]
Я позволю себе тут
вспомнить один бородатый анекдот. Старый еврей размышляет. Вот, говорят, что в
этой войне главное пехота. Другие говорят – артиллерия. Другие – авиация.
Глупости все это. В этой войне главное -- выжить.
В самом
общем виде проект новейшего государства состоит в том, чтобы выжить. Для новейших государств проект важнее, чем
нарратив, но повседневная политика еще
важнее, чем проект. Согласно прославленной метафоре Ренана, нация это
ежедневный референдум. Иными словами, нация это исключительно хрупкая и даже
эфемерная субстанция – сегодня она есть, а завтра ее уже нет. Ныне,
парафразируя эту метафору, мы можем сказать, что новейшее государство это
ежедневный эксперимент.
Это значит, что
ситуативно-историческая политическая общность, известная и формально признанная
под названием «Украина» или «Россия», экспериментальным путем ежедневно
возобновляет свою легитимность, то есть сохраняет некий конструктивно
достаточный минимум гражданской лойяльности своего наличного населения и, стало
быть, свою стабильность. Ее либо удастся сохранить, либо нет. И если это будет
удаваться раз за разом, то в ходе этих последовательных реабилитаций и
возникнет то, что будет продолжать существование под названием «Украина» или
«Россия» со своей нишей в глобальной сетевой системе или, как предпочитают
выражаться ее активисты, со своей «миссией» и «уникальностью». Эти «Украина» и
«Россия» могут оказаться неузнаваемы и неприемлемы для нынешнего поколения, но
это, с позволения сказать, не его собачье дело – жить-то тогда будут совсем
другие люди. Можно подумать, что немец или японец конца XVIII века узнали бы и полюбили бы современную Германию или Японию. Подозреваю,
что они чувствовали бы себя, попав в наше время, без малого как старик Хоттабыч
на стадионе «Динамо».
Как долго будет
длиться эта экспериментальная фаза? Есть подозрение, что отныне ни для одного
государства она вообще не кончится никогда. В любом случае ни Украина, ни
Россия сейчас из экспериметальной фазы не вышли. Стратегия экспериментирования
предусматривает, вероятно, много правил. Здесь мы рассмотрим только одно. Не
следует декларировать то, что не известно как реализовать. А это прежде всего
значит не увлекаться нарративным
самоутверждением.
Дан приказ ему на запад. Или?
Страны и народы в
отношениях друг с другом вполне могут оказаться заложниками «мифологического императива». Связаны ли
российско-украинские препирательства на поле нарратива с противоречиями в сфере геополитических интересов России и
Украины, а также в сфере экономической конкуренции? И если связаны, то как
именно? Каково здесь направление причинно-следственной зависимости, или какой
конфликт первичен – престижно-нарративный, материально-денежный или
геополитический? Иными словами, что из-за чего – шум из-за драки или драка
из-за шума. Или, может быть, на самом деле шум сам по себе, а драка сама по
себе? Или даже (и этого нельзя исключать) шуму много, а драки на самом деле
вообще нет? И кто тут шумит, а кто дерется? Одни и те же люди или разные?
А.Ливен [Lieven 1999 :
138] цитирует мнение Вилена Горского «все эти споры насчет истории -- это все
дело горстки националистических интеллектуалов. Простые люди, как украинцы, так
и русские к этому совершенно безразличны (don’t give a damn)
Но вот один обзор
состояния украинской политии называет такие ее пороки: недостаток институтов,
влияние неформалов, недостоточный контроль общества над государством,
деструктивные действия элит (destructives Elitenhаndeln) [Gallina 2006 : 141, со ссылкой на Grzymala-Busse 2002: 537]. Итак, «деструктивные действия элит». Одно из таких
действий – это и есть манипуляции нарративом в престижно-статусных целях.
Именно этим и занимается «горстка интеллектуалов», как их называют Горский и
Ливен. Так что даже если это мышь, то она может родить гору.
Материалистический
инстинкт подсказывает нам, что конфликты (препирательства) на поле нарратива
есть пропагандная оркестровка других конфликтов – из-за территории, ресурсов,
рынков, ренты и прочее в этом роде. Но даже в этом случае они со временем, став
привычными, из порождённой фактуры, сами могут превратиться в порождающую.
На самом деле самоопределительная
практика государств и народов, их геополитические и их экономические интересы
находятся в круговой зависимости, попеременно генерируя друг друга.
Глядя на схватку вокруг
газоснабжения Украины и транзита газа в Европу через Украину, трудно, конечно,
утверждать, что между двумя странами нет геополитических и экономических
противоречий. Но тут-то и может оказаться зарыта большая мохнатая собака: не
разразились ли (или по меньшей мере ообострились) эти конфликты под влиянием
самоопределительной мифологии ? Было бы неосторожно утверждать категорически,
что конфликт из-за трубы надуман и вторичен. Но от подозрения, что это все-таки
так, тоже трудно избавиться.
В статье, специально
написанной для «Файнэншл Таймс» чтобы разъяснить ситуацию западным деловым
кругам, большой босс (Виктор Христенко) пишет, что «на самом деле Россия
отказывается от советской практики субсидирования цены на энергию для своих
соседей и переходит на рыночное ценообразование...Мы переходим к рыночной экономике, а нас обвиняют в
политизации энергетики...15 лет после роспуска СССР мы субсидировали бывшие
советские республики, продавая им энергию за четверть средне-мировой цены.
Этому должен прийти конец, тем более что освобождение цен и прекращение
субсидидий потребителям энергии есть условие приема России в МВФ» И далее, что
особенно важно: «Наш план проложить северо-европейскую трубу под Балтийским
морем это попытка диверсифицировать пути снабжения Европы газом» [Khristenko 2006].
Все это выглядит в
высшей степени разумно, но вот одновременное сообщение: «Международное
энергетическое агентство (IEA) [считает, что] если Россия хочет остаться
главной энергетической державой мира, а Газпром — обеспечивать газовую
безопасность Европы и Азии, ему стоит иначе тратить деньги. Вкладывать не в
покупку активов и прокладку новых труб, а в разработку месторождений и
сокращение потерь. Но правительство России, которому адресован совет, не
склонно им пользоваться. [Петрачкова 2006]
Таким образом, совсем не обязательно ставить под сомнение
аргументы Христенко, чтобы подозревать сильный иррациональный элемент в
энергетической политике Москвы. Эта иррациональность, конечно, может
объясняться по разному, но по крайней мере одно из возможных объяснений –
непременное желание оказать давление на Украину или во всяком случае наказать
ее.
За что? За то, что Украина декларирует намерение
дрейфовать на Запад в зону влияния Евросоюза и НАТО вплоть до включения в их
структуры.
Идея
оторвать Украину от России издавна культивировалась в военно-дипломатических
кругах тех стран, которые находились в фазе обостренной геополитической
конкуренции с Петербургом-Москвой. Они и разыгрывали украинскую карту против
России. Это усиленно рекомендовал так называемый «остфоршунг» (тогдашняя
немецкая консультативная мафия), колебавшийся между планами создания на границе
с Россией санитарного кордона из буферных государств и простой колонизацией
славянских земель (что довел до зловещего абсурда Гитлер) [14].
Когда
Украина и Россия без видимого участия каких-либо внешних сил все-таки
разделились на две геополитии, то охотников углубить этот раскол нашлось немало
[15].
Но
аргументировать этот геополитический тезис теперь намного труднее, чем раньше.
Изменение военно-дипломатической обстановки, фундаментально пацифистская атмосфера
в Европе (включая, разумеется, Россию) делает классические геополитические
аргументы в пользу отрыва Украины от России совершенным анахронизмом.
Лишь
пара-другая влиятельных американских мозговых трестов, исповедующих
«демократический фундаментализм» (как выражается Габриэль Гарсия Маркес),
продолжает поддерживать концепцию отрыва Украины от России, преобразуя ее в
сущности из геополитической в геоидеологическую. В их схеме Украина оказывается
чем-то вроде «форпоста демократии» на востоке американского мессианского
сознания. Вот как писал об этом главный
редактор журнала «Россия в глобальной политике» Ф. Лукьянов: «Для иностранных
наблюдателей оранжевая революция --вот она, решающая битва между Россией и
«объединенным Западом» за стратегическое влияние на последнюю не до конца
определившуюся страну «большой Европы»....Москва со свойственной российской
политике откровенностью с самого начала не скрывала геополитического характера
баталии, а, напротив, его подчеркивала. Западные столицы тщательно избегали
подобных аллюзий, упирая на ценности демократии, однако геополитические «уши»
то и дело вылезали и в комментариях прессы, и в высказываниях политиков»
(Лукьянов 2006).
Несмотря
на это, включение Украины в Евросоюз и НАТО на повестке дня не стоит. Дальнейшее
расширение Евросоюза не планируется. Украина включена в несколько схем
сотрудничества с Евросоюзом (Action Plan, Partnership and Cooperation Agreement, Wider Europe Initiative, European Neibourghood Policy), но все
они не предусматривают последующего приема в ЕС, а, наоборот, задуманы именно
как альтернативные [Gallina 2005 :
203]. По мнению того же автора, «несмотря на всю европейскую риторику,
влиятельные круги в ЕС продолжают считать Украину «задворком (backyard) России»
и многие западноевропейские политики втайне радуются, что Украина по многим
параметрам просто не проходит экзамен в ЕС, что избавляет их от серьезных
политических решений» [Gallina 2005 : 209].
Поэтому,
обсуждая проблему присоединения Украины к Евросоюзу, мы будем обсуждать в сущности
только ее публичное обсуждение. Оно само по себе есть важный элемент в
российско-украинских отношениях.
Результатом стремления украинских
политиков к «евроатлантической интеграции» стало охлаждение российских властей
к любым формам сотрудничества с Украиной, в том числе в сфере ВПК [Барабанов
2006]. По сообщению газеты «Ведомости»,
Санкт-Петербургское ОАО «Климов» уже приняло решение
перенести сборку авиа-
двигателей из Украины в Санкт-Петербург. Эксперты
считают, что оно продиктовано
политическими соображениями [«Ведомости» 20.08.2007].
Разрыв этих связей может
оказаться для Украины невосполнимой потерей, во всяком
случае, в среднесрочной перспективе. Расчет же украинских предприятий на
европейского заказчика наивен, поскольку в самой Европе ВПКпереживает спад.
На самом деле не вполне ясно, каково будущее самого
российского ВПК. И не ясно, стоит ли Украине цепляться за слишком глубокое
разделение труда (узлы и детали) с российским ВПК. Тут ситуация, может быть не
так определенна. Но новый режим газоснабжения Украины из России (через Россию)
и попытки перестроить режим газоснабжения Европы через Украину, тоже сильно спровоцированные разговорами о
надеждах Украины на вступление в Евросоюз и и НАТО, более определенно чреваты
для Украины экономическим ущербом (во всяком случае поначалу).
В связи с этим возникают два вопроса. Стоило ли Украине
так определенно заявлять о своем желании вступить в Евросоюз и НАТО? И должна
ли была Россия так на это реагировать? Иными словами, был ли какой-то
рациональный смысл в действиях обеих сторон?
Разговоры
об экономических выгодах и невыгодах вступления в Евросоюз не поддаются
рациональному исчислению. Если Украина вступит в Евросоюз сейчас, то скорее
всего массам от этого будет на какое-то время хуже, а потом, наоборот, станет
лучше. Все промежуточные результаты будут разными для разных районов и
профессиональных групп. Но точно то же самое будет и в случае, если Украина не
вступит в ЕС. А вообще важнее всего то, что любое решение будет иметь
непредсказуемые и неконтролируемые побочные эффекты.
С другой
стороны, экономические связи между Украиной и Россией вовсе не обязательно
разрывать только из-за того, что Украина будет в Евросоюзе и в НАТО. Их
сохранение, наоборот, будет означать развитие связи самой России с Евросоюзом. Аналитик Брюс Джексон в интервью журналу «Эксперт.
Украина» заметил: «Членство Украины в европейских структурах объективно сделает
европейский рынок ближе для россиян» [Волошин 2006]. Джексон, конечно,
лоббирует желание (не совсем понятно чье – Пентагона? Чье еще?) включить
Украину в НАТО, но это его соображение совсем не беспочвенно, каковы бы ни были
его мотивы.
Принимая
во внимание все эти неопределенности, а им несть числа, было бы честнее вообще
не делать вид, что экономические соображения играют решающую роль при
обсуждении этого вопроса. Не вполне понятно, насколько обе стороны сами
относятся всерьез к своим экономическим соображениям. Посчитали ли они все как
следует? Не исключено, что они сами понимают слабость экономической
аргументации. Но так или иначе, внешнему наблюдателю нетрудно заметить и иную
мотивацию украинских евроэнтузиастов.. Она диктуется «мифологическим
императивом».
Нарратив, выработанный
для целей достижения независимости, всячески противопоставляет Украину как
наследницу Киевской Руси и в силу этого как часть Запада России как наследнице
Орды и как восточной деспотии. Усиленно подчеркиваются униатско-католическая
окраска Западной Украины, ставшей с некоторых пор главным агентом украинского
национализма, «австрийское» и «польское» прошлое части нынешней Украины. Эта
часть Украины, между прочим, не изображается уже как бывшая колония,
освободившаяся от гнета габсбургской империи («Какания» Музиля) и «чертовых
ляхов» (Тараса Бульбы). Такой нарратив навязывает Украине дальнейший дрейф на
Запад как бегство из «москальского плена», отмежевание от своего «антипода» (он
же двойник согласно Рене Жирару) и возвращение в лоно материнской цивилизации.
Наблюдатель подчеркивает, Украина не делает никаких практических шагов для
вступления в НАТО, но декларирует свое намерение, а 55% (2002 г) верят, что
присоединение к ЕС нужно в течение 5 лет. Наблюдатель назвает это
«шизофренией» [Sherr 2003 :
117]. Он же объясняет это тем, что Кучма компенсировал программой присоединения
к НАТО уступки России во всех других мыслимых сферах [Sherr 2003 : 129]. А.Ливен напоминает,
что сценарий маневров в Крыму по подавлению сецессионистского восстания,
основанный на двух ложных предпосылках, был предложен Киевом [Lieven 1999 : ???]. Напрашивается
мнение, что на самом деле Украине нужно было бы делать все прямо наоборот.
«Мифологический
императив» в сущности иррационален даже независимо от того, как много (или,
наоборот, мало) правды в украинском «европействе».
Но этот
иррациональный мотив к дальнейшему дрейфу от России тоже не самый глубокий слой
в геополитическом сознании Украины. Есть еще один. Он не артикулирован, и о нем
наблюдатель может только догадываться.
Рядовой житель Украины в свое время выбрал независимость
не потому что страстно мечтал о жовто-блакитной субстанции, а потому что думал,
что это избавит Украину от экономической зависимости от России и улучшит его
материально-бытовое положение. Если это не состоится, как писал Илья Прицель (в
1998), Украине придется выбирать между перонизмом или федерализацией де факто.
Второе казалось Прицелю 10 лет назад, вероятнее, учитывая явно выраженные
региональные различия и клановый характер политической структуры. Россия, как
считал тот же автор, может попытаться «бифуркировать» Украину [Prizel 1998 : 421].
Обе эти возможности беспокоят украинское общественное
подсознание, и возникает надежда, что попав в Евросоюз,
Украина избавится от бремени избыточного суверенитета и под евросоюзным
зонтиком ей удастся снизить остроту
проблемы внутреннего геополического устройства, то есть избежать выработки
формулы геополитического единства своего ситуативно-исторического государства.
;
В этом
плане есть чужой поучительный опыт. Украина находится сейчас на той же
исторической траектории, что и все восточно-европейские государства. Она и
стилизует себя под них. И если Украина рассматривает себя как их аналог,
несколько задержавшийся в движении по тому же самому пути, то ей полезно
внимательнее присмотреться к тому, что с этими государствтвами произошло. Срок
их жизни оказался исторически ничтожен. Их суверенитет между двумя мировыми
войнами был весьма эфемерным. Вторая война окончательно с ним покончила. После
нее они все оказались клиентами Москвы. А как только освободились от советского
геополитического и идеологического контроля, тут же были включены в Евросоюз.
В понятиях
и контексте прошлой эпохи восточноевропейские страны вообще никогда не были
суверенными. Нынешние критерии суверенности уже, конечно, не те, что были 100
или даже 50 лет назад, но в любом случае все восточно-европейские государства
возникли выходом из более обширного (имперского, или, если угодно,
субглобального) геополитического образования и сохранили сильную инерцию
«системности», а в силу этого тенденцию к возвращению в «систему». Большинство
новейших государств, несмотря на всю их суверентистскую риторику и даже
несмотря на их изобретательное использование своего юридического суверенитета,
готовы были бы снова включиться куда угодно, если бы только нашлись желающие
взять их под общую крышу, или даже под опеку.
Но в
том-то и дело, что в нынешнюю эпоху система не столько стремится лишить кого-то
суверенитета, сколько буквально этот суверенитет навязывает, вмешиваясь, и то
крайне неохотно, только там, где существует, или кажется, что существует угроза
международной безопасности.
Опыт
независимого существования восточно-еропейских государств и усиление системного
давления на все индивидуальные геополитии навязывает Украине представление,
будто ее судьба -- включиться в какое-то субглобальное системное образование
более высокого ранга. Во-всяком случае, ее политический эстаблишмент
подсознательно сам в этом убежден и боится, что если он не сумеет встать под
евросоюзный зонтик, то роковым образом окажется вынужден включиться в постcоветское
пространство, которое он видит по инерции как зону исключительно московской
супрематии.
Я не
берусь настаивать, что этот страх не имеет оснований. Репутация у Москвы
заслуженно скверная и ей долго еще придется доказывать что она (как выражался
Фигаро) лучше своей репутации. А кроме того, Москва тоже ведь находится в плену
некоторой геополитической инерции. Отсюда ее назойливые напоминания о том, что
Украина должна выбирать: или с нами, или против нас. На саммите Евразийского экономического сообщества
(ЕврАзЭС) в Сочи Фрадков пригласил Януковича (он там был в статусе «гостя»)
присоединиться к ЕврАзЭС. А Путин во время официальной церемонии принятия
Узбекистана в Организацию договора о коллективной безопасности (ОДКБ)
подчеркнул, что ОДКБ должна дополнять Евразийское сообщество. Так что только
участием в проектах экономического сотрудничества дело ограничиваться больше не
будет. Ключевое требование Москвы к новому украинскому правительству -- отказ
от планов вступления в НАТО и переориентировка на ОДКБ (Эксперт Украина : 2006)
Украине, таким образом, внушают, что она должна
выбирать. Она, дескать, не может сидеть
на двух стульях. Но именно сидение на двух стульях Украине выгоднее всего, а
выбор ставит ее в любом случае в невыгодное положение.
Как полагает Л.Шевцова, «Украинский политический класс
уже перерос рамки подобного рода выбора, который характерен для российского
политического класса, привыкшего мыслить линейно». Если так – прекрасно. Но как
в этом случае Украина собирается «сидеть на двух стульях»? Шевцова продолжает:
«Украинскую элиту не удовлетворяет и кучмовский вариант многовекторности,
который заключается в том, чтобы делать одновременные зигзаги в сторону Запада
и России. Украина ищет такую формулу, которая бы облегчала ее политическое
движение на Запад, но при этом позволяла бы использовать отношения с Москвой
для того, чтобы сделать свою интеграцию в Европу менее болезненной. ....Не
исключено, что именно Украине уготована та роль моста между цивилизациями,
которую предлагает России ее министр иностранных дел Лавров». (Шевцова 2006)
И Украина, и
Россия, и, между прочим, Турция любят рассуждать о своем промежуточном
положении между Европой и Азией и предлагают себя на роль «моста» между ними.
Эта риторическая метафора, может быть, хороша для целей возвышенной
самоидентификации и для пропаганды, но как ее реализовать, никто толком до сих
пор не сказал. Единственный реальный проект, прямо вытекающий из метафоры
«моста» это проект сверхмощного транспортного коридора, предлагаемый сейчас в
качестве «большого национального» проекта в Москве.
Но зато,
как мы видим, использование этой метафоры чревато еще одним вариантом
статусно-престижного препирательства. Л.Шевцова это препирательство провоцирует
или, наоборот, поддается на провокацию, когда пишет, что, дескать, Россия
думает, что она «мост», а на самом деле этот «мост» -- Украина. Происходит в
сущности подстановка «моста» на место «Европы» и, как говорится, опять за рыбу
деньги....
А. Мотыль, похоже,
считает, что если изолированные и авторитарные Украина и Россия будут склонны
«или объединиться в неравном партнерстве против Запада, или войти в конфликт
друг с другом. В обоих случаях Россия будет по всей вероятности доминировать» [Motyl 2003:
15]. Украина пока не стала выбирать между Россией и Западом и, как считает
А.Мотыль, «было бы безрассудно (foolhardy) если бы она это сделала» [Motyl 2003 :
29]. И такое впечатление, что он рекомендует Украине продолжать политику
балансирования (то есть той же самой многовекторности), оставляя практической
дипломатии решение этой проблемы. Иными словами, он продолжает
концептуализировать украинское позиционирование в терминах маневрирования между двумя референтными полюсами и субглобальными блоками[Motyl 2003:
32].
На самом же деле выбор между Еросоюзом и
Евровостоком -- ложный выбор. Во-первых, пока Украина выбирает, обе Европы
могут интегрироваться в нечто уже совсем новое и внутри этой системы вновь
обособиться по параметрам, которые сейчас еще очень трудно вообразить, но
которые уже просматриваются в концепциях «Европы двух скоростей», или «Европы
трех кругов», например. Причем все, что когда-то было в зоне Советского Союза,
туда же и отойдет.
А
во-вторых, этот выбор не обязателен просто потому, что помимо включения в
Евросоюз или восстановления совместного российско-украинского модуля есть и
третья возможность – войти в мировое сообщество не через промежуточный уровень
системности, а напрямую, в одиночку.
На пути к
такому гео-политическому позиционированию находятся сейчас самые разнообразные
государства в разных частях света. По большей части это малые и богатые
государства, напоминающие скорее акционерные компании, чем «страны-государства»
привычного нам облика. [см. Кустарев : 2007] Но этот
путь не заказан никому. Ставший только что премьер-министром Великобритании
Городон Браун объясняет свой евроскептицизм тем, что Британии лучше
принадлежать миру в целом, чем закрытой субглобальной структуре (Евросоюз).
Глобальная
система из ячеистой (сотовой) структуры превращается в клубковую структуру,
о чем нам теперь постоянно напоминают все теоретики. Но если так, то новейшим
государствам, кажется, нет никакого смысла задним числом разыгрывать фазы
существования, предшествующие нынешней фазе, то есть проходить через фазу
соседских отношений типа «вестфальских» или через блоки федеративного типа
(каким был в сущности СЭВ) и полнокровные федерации. Разными своими сторонами
они могут включаться в разные сети, стараясь добиться того, чтобы без них эти
сети не могли бы выжить или хотя бы были более эффективны с ними, чем без них.
Такова не
просто увлекательная проектная задача, но, может быть, и судьба таких стран как
Украина. И – не побоимся сказать—сама Россия. Но движение по этому пути требует
от геополитии творческого воображения и готовности экспериментировать. Такая
концептуализация геополитики потребует перемещения всей
дипломатической активности Украины из Москвы и Вашингтона (Брюсселя) в мировое
геополитическое пространство.
Примечания
[1] Такой подзаголовок и дал
своей книге об украино-российских отношениях А.Ливен [Lieven 1999]
[2] Я не хочу сказать, что значительное (надо думать,
пропорциональное населению) присутствие украинского элемента в советской
партократии (политическом эстаблишменте) вплоть до самого ее верха, близкое
этническое родство и перемешанный генофонд были достаточными основаниями для
сохранения единой русско-украинской государственности. Тем более было бы нелепо
считать это достаточным основанием для восстановления утраченного
государственного единства (это не значит, что для этого нет и никогда не будет
иных оснований).
[3] Оперирировать гипотезой Жирара надо осторожно.
Она не предполагает, что два подобных субъекта обязательно будут находиться в
состоянии открытой вражды. Она предполагает лишь, что если субъекты враждуют,
то искать корни их устойчивой и интенсивной вражды нужно в их подобиии, а не в
различии, как они сами настаивают. Русско-украинские отношения могут быть также
обозначены как «ревность» или «рессентимент» --обоюдный, а не односторонний,
как предпочитают думать в особенности русские обличители «украинства» .
[6]
Понимание, что ответы на все эти вопросы идеологически коррумпированы и
политизированы, порождает вроде бы благоразумную потребность найти на них
объективные ответы. Предполагается, что в этом состоит задача академической
исторической науки, и надо постараться эту задачу выполнить.Пустые хлопоты.
Во-первых, наука уже теперь не так мало сделала для объективации российской,
украинской и российско-украинской историографии. И не ее вина, что к ней никто
не хочет прислушиваться. Во-вторых, какой бы стерильной объективации ни удалось
достигнуть ученой братии, это будет пустой звук для политической братии и
нарративно-активной интеллигенции, коль скоро у них сохранится эмоциональная
потребность в субъективном нарративе и коль скоро они будут думать, что тот или
ной нарратив благоприятен (неблагоприятен) для их материальных интересов.
[15] Когда место Германии
на восточноевропейском геополитическом разломе занял Вашингтон, Советский Союз
казался нерушимым монолитом и консультанты с их бедным воображением попросту
забыли про «украинскую карту». Только украинские эмигранты в Америке упорно
продолжали ее разыгрывать, поскольку не видели для себя никакой другой ролевой
программы.
Список
литературы
Афанасьева Е. 2005. Государство или революция. М.
Бочковський
И.О. 1918. Нацiональна справа. Статi про нацiональне питання в звязку з сучасною войною.
Вiдень (Вена) 2006
Ведомости 2006 16.07, 17.07; 2007
Ведомости 2007, 20.08..
Взгляд 29 июля
2006
Волошин О. 2006. Нейтралитета не
получится. Эксперт-Украина. 14.08
Две Руси (ред. Л.Ившина). Киев 2004
Западные окраины Российской империи 2006. (Ред.
М.Долбилов, А.Миллер). М.
Кустарев А. Структурная геополитическая
динамика. Ближний восток. Космополис №2 2007
Лiпа
Ю. 1954. Розподiл Росii. NY
Лукьянов Ф.
"Новое время" №32 13 августа
2006
Барабанов М.
Украина-Россия: Ссора с работодателем. 2006 Ведомости» 20.07.
Петрачкова А,
Филиппов И. IEA считает, что Россия и Газпром неверно
развивают газавую отрасль. Ведомости
20.07..
Родин С. 2006.
Отрекаясь от русского имени. М.
Шевцова Л.
2006.Украина и Белоруссия: Российские мифы . Ведомости 29 марта.
Украина мiж Росиею и Заходом Киiв 2000
Эксперт Украина 2006. №32
19.08
N Gallina. Beyond the Eastern Enlargement of the European Union // Ukraine at
a Crossroads (ed N Hayoz, A Lushnycky) Bern 2005 з
203
Gallina
N. Staat, Institutionaler Wandel und staatliche Leistungsfaehigkeit in der
Ukraine. Bern 2006
Girard R. 2001.Le Monde 05.11.01.
Grzymala-Busse
A., Johns P. Recoceptualizing the State: Lessons from Post-Communism //
Pilitics and Society, 2002 № 4
Khristenko V. Energy collaboration is free
from Soviet ghosts FT.May 7 2006
Kuzio T.2001. Identity and Nation Building in
Ukraine // Ethnicities v 1, № 3
Lieven A 1999. Ukraine and Russia. A
fraternal rivalry Washington DC
Motyl
A. 2003 Ukraine, Europe and Russia: Exclusion and Dependence? // Ambivalent
Neighbors (ed A Lieven, D Trenin). Washington DC
Prizel I: National Identity and Forein
Policy. Nationalism and Leadership ai Poland, Russia, and Ukraine Cambridge
University Press 1998
Riabchuk
M. One State, Two countries? // Transit, № 23, 2003,
http://www.iwm.at/t-23txt8.htm)
J
Sherr The Dual Enlargment and Ukraine
// Ambivalent Neighbors (ed A Lieven, D Trenin) Washington DC 2003
Понимание, что ответы на
все эти вопросы идеологически коррумпированы и политизированы, порождает вроде
бы благоразумную потребность найти на них объективные ответы. Предполагается,
что в этом состоит задача академической исторической науки, и надо постараться
эту задачу выполнить.
Пустые хлопоты. Во-первых, наука уже теперь не так мало сделала для
объективации российской, украинской и российско-украинской историографии. И не
ее вина, что к ней никто не хочет прислушиваться. Во-вторых, какой бы
стерильной объективации ни удалось достигнуть ученой братии, это будет пустой
звук для политической братии и нарративно-активной интеллигенции, коль скоро у
них сохранится эмоциональная потребность в субъективном нарративе и коль скоро
они будут думать, что тот или ной нарратив благоприятен (неблагоприятен) для их
материальных интересов.
Это раскололо русский
национализм на экспансионистскую и изоляционистскую версию, чем Россия сейчас
напоминает США – очень, надо сказать, тревожная аналогия. Американское общество
еще может пережить такой раскол благодаря своей удивительно эффективной
конституционной традиции, а вот российскому обществу его конституционная
традиция большой помощи не окажет.
Когда место Германии на восточноевропейском
геополитическом разломе занял Вашингтон, Советский Союз казался нерушимым
монолитом и консультанты с их бедным воображением попросту забыли про
«украинскую карту». Только украинские эмигранты в Америке упорно продолжали ее
разыгрывать, поскольку не видели для себя никакой другой ролевой программы.
