Александр Кустарев
Friedman Th. The World is Flat: a brief
history of the twenty-first century. Farrar, Strauss and Giroux (NY), 2005. 488pp
(первоначальная публикация в журнале Pro et Contra)
Книга Томаса Фридмена построена на разговорах с активными
бизнесменами, высокопоставленными менеджерами и чиновниками, реже с
экспертами-наблюдателями. Она иллюстрирует тенденции в мировом бизнесе,
порождённые новой технологией, и передаёт атмосферу в деловых кругах. Мы видим,
как идёт интеллектуальная рефлексия деловых кругов на новые возможности и
проблемы и как технологиеческие новшества преобразуются их усилиями в
организационные и рыночные инициативы. Мы видим, как единичные бизнесы
комбинируют обновлённые факторы производства и "двигают вещи" в новой технологической
среде.
Теперь почти любая работа может выполняться в любом
месте; прямую услугу клиент может получить от работника, работающего у себя
дома на другом конце света. Каждый может вступить в контакт и обмен мнениями с
каждым по всему миру. Каждый имеет доступ к единой
информационно-инфраструктурной платформе. Благодаря этому возникают совершенно
новые производственные, потребительские и обменные практики. И это полностью
перестраивает-перекраивает все общественные структуры, все модусы общественной
жизни вплоть "до самого существа общественного договора (social
contract)", как сказал Томасу Фридмену бывший крупный чиновник в
администрации Клинтона (45).
Фридмен обозначает всё это метафорой "плоский
мир". Превращение мира в "плоский" имеет две стороны. Во-первых,
"горизонтализация" сети общественных связей. Это, как настаивает
Фридмен, новая и принципиально иная фаза глобализации. Раньше глобализация,
согласно Фридмену, была "вертикальной", то есть
"собиранием" мира под одной "командой и контролем" (не
побоимся сказать "крышей", а теперь идёт "горизонтальная"
глобализация, то есть развёртка мира в одной плоскости, где доминируют
"взаимозависимость и сотрудничество" . Этими понятиями Фридмен
пользуется часто и так озаглавлен один из центральных фрагментов книги
(212-216).
Во-вторых, в этом "плоском мире" и самые
верхние этажи экономики смогут
размещаться где угодно. Это резко усиливает конкурентоспособность стран,
отставших на сегодняшний день в экономическом развитии.
Обозначив эти две тенденции, Фридмен задаётся вопросом,
какова должна быть конкурентная стратегия выживания в этом "плоском
мире" у Соединённых Штатов,
развивающихся стран и бизнеса.
Превращение мира в "плоский" даёт миру в целом
новый импульс к росту благосостояния, но, очевидно, не гарантирует никому,
включая опять-таки США, не только господства, но даже экономического паритета
со всеми другими.
Между тем, американское общество обнаруживает признаки
усталости и декаданса. Динамика американского общества, или, как сказали бы русские
гумилёвцы, "пассионарность" американской нации подогревалась освоеним
пустых пространств (дух "фронтира") и постоянным притоком молодого
неустроенного человеческого материала. Когда этот дух уже угасал, его
реанимировала холодная война и космическая гонка с СССР (я бы начал со Второй
мировой войны, или?). Теперь нужна ещё одна реанимация.
Фридмен: "Если нынешняя ситуация имеет параллели в
американской истории, то это эпоха холодной войны, когда в 1957 году Советский
Союз резко опередил Америку, запустив первый спутник земли. Конечно, многое
теперь по-другому. Тогда главный вызов исходил от тех, кто строил стены,
разделяя мир; теперь же главный вызов состоит в том, что стены рухнули, и
другие страны теперь вступили с нами в прямую конкуренцию. Тогда главный вызов
исходил от экстремального коммунизма - России, Китая, Северной Кореи. Теперь же
главный вызов нам бросает эстремальный капитализм - Китай, Индия, Южная Корея.
В прошлую эпоху главная цель состояла в том, чтобы построить сильное
государство, теперь главная цель в том, чтобы создать сильного индивида. Но и
тогда и теперь нужен последовательный, энергичный и концентрированный (focused)
ответ. Нам нужна новая версия "фронтира" и "великого
общества", адекватная "плоскому миру" (277, курсив мой - А.К.).
Короче - "американская идея". Я пользуюсь здесь этим выражением
(Фридмен им не пользуется), чтобы русские не думали, что им одним приходится
искать себе место в мире. Всем приходится.
Фридмен называет эту мобилизационную идеологию
compassionate flatism В буквальном
переложении на русский это значит "сочувственный плоскизм" и защищать
такой лексический монстр я не бурусь. Английский всегда сравнительно легко
переваривает такие неологизмы. На русском же найти для него эквивалент
чрезвычайно трудно. Суть дела, однако, в том, что Фридмен призывает Америку не
сопротивляться происходящему, а принять вызов и приспособиться к новому миру.
"Конкуренция китайцев и индийцев не загоняет нас на
дно, а выталкивает нас наверх - и это к лучшему" (233, курсив Фридмена - А.К.).
Фридмен пишет это в сослагательном наклонении, но, конечно, он не верит, что
эта "возгонка вверх" произойдёт автоматически. Фридмен слывёт за
эконом-либерала, но, судя по всему, он не верит, как эконом-либералы, что
обострение конкуренции в плоском мире приведёт к процветанию всех и каждого
автоматически - стоит только разрегулировать рынки и финансовые потоки.
Оптимизм Фридмена отнюдь не безоговорочен. Особенное
беспокойство ему внушает падающий интерес американцев к высшему образованию и
особенно к науке и технике.
Фридмен цитирует отчёт американского "Национального
совета по науке" за 2004 год, где говорится: "Нужно отметить
неприятную тенденцию:всё меньше американских граждан выбирают профессию учёных
и инженеров". В этом усматривается угроза. Импорт мозгов пока спасает
Америку, но вот уже мозги начинают работать дома; число китайских заявлений в
американские университеты за год (2004) упало в 1.5 раза (260)
Дальше отчёт приводит такие цифры. В 2003 году во всём
мире получили диплом бакалавра в науке и технике 2.8 млн человек, из них 1.2
млн в Азии, 830 тыс. В Европе и 400 тыс в США. Азия готовит сейчас в 8 раз
больше инженеров, чем США(257).
Это ещё не конец света. В конце концов, в рассчёте на 1
тыс человек Европа и Америка пока всё-таки готовит технарей больше, чем Азия.
Но вот другие цифры выглядят гораздо более тревожно, потому что обозначают
тенденцию. Фридмен цитирует дальше отчёт (инженерной ассоциации), в котором
говорится: в 2004 году дипломы инженеров получили 46% выпускников университетов
в Китае, 25% в России и только 5% в США (258)
Всё это напоминает классический цикл семейной хроники.
Про богатые семьи мы давно знаем: первое поколение наживает добро, второе
поколение как-то его удерживает, а третье поколение его растрачивает. К этой
очевидной аналогии прибегает и Фридмен, называя нынешнее поколение американцев
"растратчиками"..
Китайцы, индийцы и восточноевропейцы сильнее мотивированы
и лучше работают И вот - призрак продит по миру - призрак аутсорсинга.
И уже не только рядовые исполнительные работы уплывают из
старых богатых стран на Юг, но и высоко
квалифицированные работы, вплоть до научно-исследовательских. Компании
финансируют исследовательские работы за рубежом потому что там более
мотивированные мозги. К тому же он и дешевле в 10 раз. А кроме того, в старых
странах попросту нехватает элитарных работников. (Знаете ли вы, что почти
тысяча российских инженеров и научных работников делает проектные изыскания для
фирмы Боинг? (195). Это разузнал Томас Фридмен в поисках материалов для своей
книги. Похожие контракты теперь размещаются и в Индии, и в Китае).
Нужна стратегия. И Фридмен называет некоторые элементы
такой стратегии. Например: всеобщая пенсия, расширение и укрепление вэлфэра -
все должны иметь кусок пирога, чтобы этот пирог сберечь. Или: учиться, учиться
и учиться! Всех в университет! Работодатели, учите работников без отрыва от
производства! Это всё очень по-европейски, если не по-советски.
Поощрение социально сознательного бизнеса - эта идея
теперь популярна в Европе, где вэлфэр скорее демонтируется, чем достраивается,
как это рекомендует для Америки тот же Фридмен в другом месте. Фридмен цитирует
редактора журнала "Форчун" Марка Гантера: "всё больше компаний
начинают понимать, что приверженность моральным ценностям в широком и
либеральном смысле помогает соблюсти интересы акционеров" (301-302).
Но в какие практики это понимание будет воплощено, пока
не очень ясно. Ни либералы, ни социалисты не думают, что бизнес должен
имитировать государственный вэлфэр (что, кстати, весьма характерно для
Америки). Фридмен, собирая материал для своей книги, этой стороной дела не
интересовался. Между тем, здесь накопилось уже много идей и экспериментов.
Некоторые социальные практики даже опережали переворот в бизнесе, имевший место
в 90-е годы.
Но вот более американские по колориту идеи. Например,
страхование зарплаты. Это не пособие по безработице, а разновидность страховки
для тех, кто теряет "жирные доходы", к которым успевает привыкнуть.
Ещё более американская идея - призыв к социальной
сознательности потребителя. Покупка, подчёркивает Фридмен, это политический
акт. Реализация определённой культуры, уточнил бы и добавил бы я. Через
культурные практики индивид влияет на доходность производств. Пока потребности
человека элементарны, это влияние невелико. Чем выше этаж потребления, тем
сильнее политические коннотации акта потребления. Вот почему, между прочим, так
интересны инициативы всякого рода "движений потребителей", получающих
теперь распространение в богатых обществах. Классовая борьба приобретает
сильный культырный оттенок и, если угодно смещается с фабричных дворов в
супермаркеты и бутики. Я думаю, массовые культурные бойкоты на потребительских
рынках могут стать важным элементом общественной жизни ХХI столетия.
Наконец, Фридмен сильно упирает на культуру родительства
- прокреативные, семейные и воспитательские практики. Эта культура последние
пол-века сильно деградировала в либеральном обществе, что чревато двумя
последствиями - демографическим упадком и возвращением религиозного
фундаментализма. Последнее уже очень заметно в Америке. Для Европы это менее
актуально, но может стать актуально, если продолжится ползучая исламизация
Европы.
Экономически
отставшие (развивающиеся, бедные или как ещё) страны в целом в "плоском
мире" получают возможность вернуть себе то, что они потеряли в ходе
предыдущей фазы модернизации-глобализации. Они теперь больше, чем Европа и
Америка выигрывают от глобальной либерализации-дерегуляции-приватизации. Прежде
всего благодаря своей дешевизне. Но этого мало, поскольку актуальна не только и
даже не столько их конкуренция со старыми богатыми странами, сколько с Китаем.
Тут Фридмен ссылается на исследование Всемирного
банка "Doing Business in
2004"(ed. Michael Klein). Всемирный банк спрашивал респондентов как легко
или тяжело им (1) начать новый бизнес (регуляции, лицензия и пр); (2) нанять
работников; (3) заключить контракт; (4) получить кредит; (5) прекратить
неудавшийся бизнес (318) Оказывается, что, например, в Австралии чтобы начать
бизнес нужно 2 дня, а на Гаити 200. Картина ясная. В этом разделе Фридмен лишь
мельком упоминает замечательную книгу Эрнандо де Сото, где вся эта проблематика
была подробно рассмотрена. Де Сото, собственно, и был одним из вдохновителей
исследования Всемирного банка.
Мобилизация ресурсов зависит то того, что Фридмен
называет "культурный потенциал" (cultural endowments) или
"неосязаемые вещи" (intangible things). Это примерно то же самое, что, согласно популярной байке, сказал
знаменитый джазмен Луи Армстронг. Когда его спросили, чем хороший джаз-банд
отличается от плохого, Армстронг ответил: "у хорошего джаз-банда есть это,
а у плохого этого нет".
В самом деле, речь идёт о трудно уловимых вещах, хотя
социологи имеют для этого более концептуализированную терминологию - ценности,
установки, престижи, габитусы (привычки), практики, институции и пр. Фридмен в
дальнейшем упоминает две культурные практики - "открытость" и
"терпимость". Этот список (после необозримого моря исследований)
можно было бы и нужно было бы продолжить.
Фридмен делает несколько очень беглых сопоставлений, из
которых привлекает внимание одно: сравнение Мексики и Китая (332-336). Оно
интересно тем, что напоминает нам о проблематичности связи между демократией и
экономическим развитием. Мексика с её многопартийностью оказалась в плену
патронажно-клиентажных отношений, а Китаю с его авторитаризмом легче. Таким
образом, дело не в демократии, а в лидерстве - к такому выводу приходит Фридмен
(333). Обсуждать эту проблему нелегко, поскольку это требует намного более
изощрённого дискурса. Для этого здесь места нет. Всё же трудно удержаться от
одного замечания. Те, кто, надеясь ускорить экономическое развитие, думают, что
их проблема сводится к выбору между демократией и авторитарным правлением,
глубоко заблуждаются. Ни то, ни другое само по себе никому ничего не
гарантирует. Можно, конечно, говорить, что когда демократия не помогает
экономическому развитию, то это плохая, ненастоящая демократия, но это, увы,
софистика.
Затем Фридмен фиксирует проблемы, с которыми в
"плоском мире" столкнутся единичные бизнесы, фирмы, компании,
корпорации.
Малая и средняя фирма теперь конкурирует с фрилансерами,
работающими под "крышей" крупной корпорации. Конкуренты малого
бизнеса это не локальные соседи; они могут находиться где угодно в мире. В
результате, как выразился, один из собеседников Фридмена: "я был большой
фигурой локально и маленькой глобально, а теперь - наоборот" (350).
Поскольку заказчик товара тоже глобализировался, то есть
может искать себе очень специфический товар по всему миру, поставщик должен
быть готов выполнить любые требования, и он отвечает на это, открывая
"дигитальный буфет для самообслуживания заказчика"
Сотрудничество между производителями-поставщиками теперь
приобретает новое качество, потому что следующий уровень создания ценностей
будет так сложен, что никто не сможет работать в одиночку.
Аутсорсинг неизбежен, но им нужно пользоваться не для
того, чтобы уменьшить издержки на рабочую силу, а в том, чтобы увеличить
оборот.
В этих условиях необходим "регулярный
самоанализ" фирмы, поскольку приходтся всё время модифицироваться.
После обзора всех этих тенденций и проблем Фридмен всё же
делает важное признание: "Я позволил себе назвать эту книгу "Земля
плоская", потому что я хотел подчеркнуть, что "уплощение" мира
идёт нарастающими темпами и потому что считаю, что это важнейшая тенденция
нашего времени. Но...сотни миллионов людей отстают от этой тенденции или
чувствуют себя ущемлёнными ею"
(375). Фридмен обращается к мировым проблемам бедности, бесправия,
бессилия и унижения.
Не все попадают в "плоский мир" одновременно, а
многие могут отстать от него и навсегда. "Уплощение" мира вовсе не
значит, что в этом мире выравнивается уровень благосостояния.
"Плоский мир" это не мир нивелированного
благообеспечения.
Мало того, в конце ХХ века наметилась прямо
противоположная тенденция. Фридмен разделяет всеобщее моральное беспокойство по
этому поводу и опасения, что это может привести к серьёзному глобальному
конфликту.
Конечно, с одной стороны, круговые поставки
(supply-chaining) в "плоском мире", как подчёркивает Фридмен снижают
опасность войны. Он напоминает о смягчении напряжённости между Китаем и
Тайванем, Индией и Пакистаном. Но добавляет, что "алькаидизация" есть
тоже спутник "плоского мира". И вообще, "нет ничего опаснее
неудавшегося государства, имеющего в своём распоряжении бродбанд" (435)
В этой связи интересно, что Фридмен пишет об арабском
мире. Он ссылается на чрезвычайно информативный отчёт (подготовленный группой
арабских учёных) о научно-технической оснащённости и активности арабского мира.
Детали занимают целую страницу (398) и я приведу здесь только одну из них: в
последние 20 лет прошлого века на арабские страны пришёлся 171 международный
патент, тогда как на Южную Корею 16 328.
Фрустрация арабов и ретроградство ислама порождают
идеологические настроения, которые Фридмен называет
"исламо-ленинизм", а режимы в арабских странах борются с этим только
полицейскими преследованиями и не занимаются
реформами, накаляя атмосферу ещё больше.
Фридмен, как и следовало ожидать, настаивает на том,
чтобы эта тенденция была пресечена. Он уповает на благоразумие и добрую волю
тех, кто выигрывает в ходе глобализации, но не считает, что этого достаточно.
Рядовые граждане (в той же Индии) могут "подключиться" к благам
глобализации только с помощью местной власти - "им нужно для этого
государство", пишет Фридмен курсивом. Между тем, "качество
власти" и есть самое слабое звено в бедном обществе (388). В этих условиях
ключевую роль играют НГО. Деятельность НГО сейчас уже массивна и разнообразна,
но Фридмен приводит в пример одну организацию, которая заслуживает особого
внимания. Фридмен называет бывшего старшего менеджера корпорации Citibank,
оставившего свою высокую позицию, чтобы отправиться на родину в Индию и там
возглавить НГО, занятую улучшением работы местных властей (388-389). На мой
взгляд это яркий пример практичности и продуктивной изобретательности
инициаторов: не филантропия, не подмена властей, не пропаганда частной
инициативы и даже не повышение технической квалификации, а усовершенствование
администрации. Традиционных демократических процедур для этого недостаточно. В
странах с несовершенной демократией это совершенно очевидно. Но это становится
всё более очевидно и в классических демократиях.
Всё это очень интересно, но есть один сюжет, к которому
Фридмен даже не подступает. Это вопрос о геополитической конфигурации
глобального неравенства. Он может обсуждаться в трёх разных аспектах в
зависимости от того как мы представляем себе структуру глобальной системы. Её
можно видеть (1) как совокупность больших культурных зон, или, если угодно,
цивилизаций. Или (2) существующих ныне и в будущем суверенных территориальных
государств (наций). Или (3) переменного множества нескольких видов агентур
переменного состава.
В первом варианте приходится говорить об отставании
арабского мира (см. выше). Беспокоит будущее Южной Америки. Очень мрачно
выглядят перспективы Африки. В сущности, новая перспектива в ходе глобализации
и возникновения "плоского мира" открывается пока только перед Азией.
Культурно-зональная глобальная структура имеет большую историческую глубину и
инертна. В этом случае на передний план выходит культурная трансформация каждой
из зон.
Рассмотрение глобального неравенства как неравенства
между существующими странами выдвигает на первый план проблематику их
политических структур, макроэкономической и макросоциальной стратегии,
структурных реформ. Эта структура исторически неглубока и неустойчива.
Приспособление к новым условиям может поставить любое из ныне существующих
суверенных государств на грань существования.
Эволюция состава международного сообщества и порождает
третье структурное состояние глобальной системы. Эволюция эта идёт по двум
направлениям. Во-первых, имеет место филогенез агентов суверенитета. Во-вторых
- слияния и распады территориальных образований.
Есть основания думать, что внутри культурных зон и внутри
национальных государств будет усиливаться конкуренция между их территориальными
частями. В особенности это актуально для больших стран, будь то США или Россия,
Китай или Индия, Бразилия или Индонезия. Это приведёт к локализации богатства и
бедности и создаст внутри ныне существующих наций (государств) большие
напряжения, чреватые их распадом (юридически замаскированным или нет).
Таким образом, можно предвидеть большие геополитические
перетасовки, меняющие политическую географию мира, причём эти перемены могут
стать перманентными, как сегодня слияния и поглощения на рынках корпоративных
структур и капиталов.
Число территориальных единиц в глобальной структуре будет
нарастать, они будут становиться всё меньше, а их население будет всё более
переменным. В результате может наконец-то возникнуть "всемирный
пролетариат", и оживится его глобальная "классовая борьба", как
и предсказывали Маркс-Энгельс, и как напоминает об этом Фридмену его собеседник гарвардский
профессор Майкл Сэндэл (204). В федерации независимых инфраструктурных общин в
электронном пространстве мировой пролетариат может обрести инфраструктурную платформу
своего единства и реализовать своё мировое гражданство.
Сам Фридмен пишет: "Меняется всё - и как сообщества
(communities) и компании определяют себя, где кончаются компании и начинаются
сообщества и наоборот, как индивиды комбинируют свои идентичности в качестве
потребителей, наёмных работников, акционеров и граждан, какую роль будут
выполнять правительства.Всё это будет пересмотрено и реорганизовано. Самой
большой патологией (disease) "плоского мира" будет конфликт
множественной идентификации" (201). Всё это, как он пишет дальше
"задаст работы политической науке" а в течение пары десятилетей мы
увидим новые агентуры, практикующие совершенно новые политические игры.
О том, каковы будут эти новые агентуры и какие игры они
будут вести, политическая наука уже сказала не мало. Но Фридмен об этом не говорит ничего. Может быть, эти
сюжеты он оставил для своей следующей книги. На этот раз он видел свою задачу в
другом. Но в таком случае: правильно ли он определил свою задачу?
Этот вопрос может показаться бестактным и
бессодержательным. В конце концов, автор ставит перед собой те задачи, которые
считает нужными, и никто не в праве давать ему на этот счёт какие-либо советы.
Согласимся с этим. Но тогда придётся поставить под
сомнение важную часть заглавия книги Фридмена. Томас Фридмен назвал её
"краткой историей XXI столетия", но ей нехватает именно
футурологического измерения. Это всего лишь история самого конца ХХ века,
пролога к истории века XXI. Описание
того, что произошло с производственным "базисом". А в ХХI веке самым
интересным будет то, что призойдёт с "надстройкой". Ею, казалось бы и
должен интересоваться прежде всего Томас Фридмен, настойчиво напоминающий всё
время, что его специальность (как колумниста Нью Йорк Таймс) - международные
отношения. Но именно этот раздел в его книге выглядит второстепенным и
поверхностным. Не случайно ему была присуждена премия (Файнэшл Таймс и
Голдман-Сакс) в категории книг о бизнесе. В недавнем интервью Файнэншл Таймс
Фридмен счёл нужным этому удивляться и даже оправдываться. В самом деле, он
написал совсем не ту книгу, которой от него можно было ожидать.
В его книге есть и ещё одно зияние. Это проблема модуса
сосуществования горизонтальности и вертикальности в глобальной системе. И
модуса их сосуществования с равенством-неравенством. "Уплощение" мира
не равно глобализации, а возникновение общей инфраструктурной платформы и даже
её общедоступность не гарантирует ни равноправия индивидов и коллективов, ни
выравнивания их благосостояния: ни за счёт обогащения бедных, что обещают
либералы, ни за счёт обеднения богатых наций, чем пугают традиционные
европейские социалисты. Допустим, что "плоский мир" Фридмена будет в
целом богаче, чем теперь. Но что последует за этим?
Фридмен как будто бы видит в "плоском мире" могильщика
иерархии - по крайней мере в конечном счёте. Иерархия и неравенство в
распределении благ выглядят в его книге скорее как пережитки, чем как спутники
нового "базиса". Есть много умозрительных оснований и фактических
свидетельств того, что это представление поспешно и спорно. Исключает ли в
конечном счёте горизонтализация вертикальную иерархичность? Или после
наблюдаемой ныне фазы горизонтализации мы опять перейдём в фазу возникновени
новой иерархии? И не вопреки технологической революции, а именно благодаря ей?
Как к этому относиться - другой вопрос.
