Украинский кризис: кто виноват Ukraine Crisis Who is to blame

Украинский кризис: аналоги. Украина и Греция

Недавно  мне попался на глаза (Le Monde, 12.02.2015, Thomas Philippon) элегантный способ интерпретировать меру ответственности разных агентур за греческий кризис. Предложена формула распределения ответственности, а именно, кто и в чем виноват. Греция сама, конечно, довела себя до кризиса.

Как и Греция, Украина в своем кризисе виновата сама. А другие виноваты что не могут этим кризисом управлять  Но МВФ, ЕС и ЕЦБ виноваты в том, что плохо этим кризисом управляли. Эта формула разделенной ответственности (вины) приложима и к Украине. Главный корень кризиса – неспособность Украины реализовать суверенную государственность. Но решать этот кризис должны были Вашингтон Брюссель и Москва вместе. А они его только углубили, превратив в европейский. Почему так случилось – нетривиальный вопрос. На него еще предстоитответить.

Recently  I came across (Le Monde, 12.02.2015, Thomas Philippon)an elegant approach to the interpretation of shared responsibility for the Greek crisis, i.e. showing how exactly the responsibility is shared. Greece, it says, is the main source of her crisis herself, but IMF, EU and ECB are to blame for the inefficient management of this crisis. The same formula of the shared responsibility (or rather culpability) can be applied to the Ukraine crisis. It is home made. It is initiated by Ukraine’s failure as a sovereign state. But to solve this crisis is up to the Washington Bruxelles and Moscow together. Their activity, however, only deepens this crisis, converting it into the European one. Why it happened is not a trivial question. It is to be answered

Русский бонапартизм Петр Первый Павел Первый

Александр Кустарев

Романовы и Бонапарты

Первоначальная публикация в журнале «Неприкосновенный запас», 2008, № 5

В нижеследующем тексте будут содержаться некоторые шокирующие элементы и поэтому детям до 18 лет чтение этой заметки не рекомендуется. В ней речь пойдет о врожденно-наследственном бонапартизме русской монархии. И явление банапартизм будет интерпретироваться не то чтобы совершенно неожиданным, но все-таки мало привычным образом. 

Привычные интерпретации бонапартизма при всем разнообразии их оттенков муссируют  три стороны этого явления. Во-первых, выясняется, чьи классовые интересы он защищает. Во-вторых, подчеркивается его авторитарная технология власти. В-третьих, указывается на его контрреволюционность.

Эта чисто политическая и полемическая интерпретация не приписывает бонапартизму ничего такого, что отличало бы его от Старого режима. Этого и следует ожидать, потому что такая интерпретация имеет именно эту цель – скомпрометировать бонапартизм, отождествив его со Старым режимом.

Более содержательные и хладнокровные (чтобы не сказать беспристрастные) интерпретации бонапартизма уточняют, что этот политический строй с совершенно иной легитимностью, нежели Старый режим и адекватный модерну. Источник его легитимности – конституция, хотя и особого рода. И в известном смысле он демократия, хотя и манипулятивная и ограниченная. Подчеркивается, что он обеспечивает господство именно буржуазии, а не каких-то других классов. Поэтому он то ли буржуазная демократия, то ли диктатура буржуазии.

Это уже намного интереснее. К сожалению при этом остается в тени еще одна сторона бонапартизма, вытекающая из его постреволюционного характера. Бонапартизм не есть реставрация. Он не означает конца революции. Это политический строй, возникающий в ходе революции как фаза в рутинизации харизмы. Причем харизмы, где комбинируется личная харизма и харизма уже совершившейся революции. Отсюда его двойная природа, комбинирующая революционное и контрреволюционное начало.

Именно это фундаментальное свойство обнаруживает вторая, то есть петербургская российская монархия с самого своего начала и до конца. Каким образом она приобрела это свойство?

Династия Романовых молодая. Она не божественного и не военно-героического происхождения. У нее дефицит сакральности и харизмы. Романовы, получили корону не потому, что были сильнее и авторитетнее всех, а потому, что их никто особенно не опасался. Это, кажется, замечено давно и не раз подчеркивалось.

О сакральности в конце XVII века мечтать было поздно, даже в стране с такой темной плебейской массой как Россия. Но харизму можно было обеспечить. Это, как известно, сделал Петр, за что и прозванный Великим. С него, собственно, и начинается династия как владелец харизмы. В начала XVIII века Петр был самым энергичным и ярким монархом в Европе. Самым просвещенным и самым модернизаторским по духу в Европе. Рядом с ним можно поставить разве что Фридриха Великого, но он появился на поколение позднее, и его королевство выглядело рядом с царством Петра почти игрушечным.

Каким образом Петр оказался радикальным и бескомпромиссным модернизатором? Отчасти из страха остаться без сильной армии и попасть под владычество других государей, на что давно уже обращено внимание. Но были и другие мотивы его модернизаторского энтузиазма. Отчасти – страстная увлеченность технологией как таковой, точнее подростковое восхищение ее «игрушками» – корабли, пушки, насосы, мельницы, печатни, микроскопы, часы. Эту сторону дела оставим в стороне. Наборот, особо подчеркнем еще одну: харизма нуждается в благой вести, в ней должен быть призыв к новой жизни, новые скрижали. У каждого времени свои скрижали. В эпоху модернизации выбирать особо не приходилось. Любая харизма революционна. Харизма Петра была революционна дважды -- сама по себе и как весть о новом мире.

Возникнув в атмосфере европейской модернизации и эпохи просвещения, русская монархия, заново основанная Петром, оказалась обладателем харизмы, единственной в своем роде. Все последующие русские государи были ее заложниками, что сообщало русской монархии имманентную революционность.

Но это было не все. В силу превратностей семейной жизни (как в случае с Генрихом VIII Тюдором), собственного самодурства и неосторожности, но также и в силу своего революционного пренебрежения к традиции, Петр сильно разрушил систему наследования, а она была очень нужна для естественной рутинизации харизмы. Поэтому харизматический дух русской монархии не затухал, и несколько следующих монархов фактически основывали монархию заново и каждый раз по образцу Петра, мобилизуя харизматический потенциал реформы-просвещения-модернизации.

Но при всем своем революционном характере русская монархия была и первой фазой ее же рутинизации, то есть постреволюционным учреждением, то есть некоторым образом контрреволюционным, что и делает модус ее существования комбинацией революционности и контрреволюционности.

То есть превращает ее в бонапартистскую. Хотя правильнее, наверное, было бы считать именно русскую монархию первым прецедентом этого способа господства, поскольку она приобрела этот модус на 100 лет раньше. Режим Бонапарта следовало бы называть «петризм», «романовизм», или, скажем, «петербургизм» (меня останавливает сейчас только неуклюжесть этих слов). Такой же двойственный модус характерен и для Гогенцоллернов в Германии времен Бисмарка, но в Германии он возник уже после Бонапарта, даже после обоих Бонапартов и не без прямого влияния их режима как образца (о влиянии русского опыта на Бонапарта говорить как будто бы не приходится, хотя на Бисмарка мог повлиять и он).

Революционно-контрреволюционная амбивалетность русской монархии обнаруживается у всех руских царей вплоть до самых по репутации реакционных последних двух. Но ярче всего она  воплотилась в фигуре Павла I. И особенно обнаружилась в его экстравантном романе с иезуитами. Павел не просто пользовался услугами иезуитов в католических епархиях Российской империи, не только разрешил им развить педагогическую работу в столицах. Павел добился реабилитации ордена на территории России. Он тесно сблизился с главой иезуитов в России (впоследствии генералом ордена) Габриэлем Грубером. Грубер сильно укрепил католические симпатии Павла, всерьз хотевшего объединения церквей. Грубер посредничал между Павлом и Бонапартом (подробнее моя статья об этом в журнале «Космополис» №21).

Стремительное сближение Павла и Бонапарта объясняют обычно либо чисто геополитическими мотивами обоих, либо видят в нем союз двух главных контрреволюционных сил в Европе и прообраз «Священного союза». Этому не противоречит и острый интерес Павла к иезуитам, у которых была тогда и остается теперь устойчивая репутация наиболее последовательной реакционной силы в Европе.

Однако не все так просто. Ни Бонапарт, ни Павел, ни иезуиты на самом деле не были простыми контрреволюционерами.

Иезуиты были лидерами контрреформации, то есть  католической реформации, то есть в сущности модернизации католичества. Это было совсем не очевидно в те времена и во всяком случае никто этого не артикулировал вслух. И Павел скорее всего очень удивился бы, если бы ему об этом сказали, но его инстинкт уловил эту сторону иезуитской программы безошибочно. Иезуиты были ему нужны не для отступления назад в средневековье, а для преобразования России.

Этот же инстинкт потянул его и к Бонапарту. Павел Первый как реинкарнация Петра в периодически рождавшейся заново русской монархии и Наполеон Бонапарт – оба были основателями династий, чья легитимность уходила корнями в харизму революции – модернизаторской революции. Такое «родство душ», как показывает опыт, никогда не переходит в долгую безмятежную дружбу. С самого начала эти «родственные» отношения отравлены ревностью и не переходят в открытую вражду только тогда, когда «любовникам» нечего делить. Союз между Павлом и Бонапартом не мог бы стать долговечным, но их бурный короткий роман имеет все признаки спонтанного взаимного влечения «по сходству».   

В разговорах с врачем-ирландцем, приставленным к нему на острове Святой Елены, Бонапарт говорил о Павле: «сперва он был сильно предубежден против революции и против каждого, кто имеет к ней какое-либо отношение; но я его потом урезонил (rendered him reasonable) и совершенно изменил его мнение» [O’Meara 1888 : 330 (v I)]. В этом замечании Бонапарта содержится значительная неопределенность. То ли он считал, что ему удалось изменить отношение Павла к революции. То ли он думал, что ему удалось убедить Павла в том, что не все участники революции (например, он сам) должны восприниматься как исчадья революционного ада. Заметим: Бонапарт не говорит, что он убедил Павла, будто он могильщик революции.

Быть может, Бонапарт преувеличивал свое влияние на Павла. Кто на кого повлиял, еще надо бы уточнить. Павел даже как будто бы советовал Бонапарту объявить себя королем [Трачевский 1890 : XVII]. Напомним, что Бонапарт в это время еще не был Императором и основателем новой династии. Но, видимо, Павел чуял, что дело идет к тому. Он так и говорил в разговоре с датским послом Розенкранцем [Шильдер 1996 : 396]. Ему почти наверняка помогал так думать иезуит (!) Грубер, который говорил ему, выступая в роли адепта монархизма и агента (говорят, даже наемного) Бонапарта: «Я говорю о возвращении монархии, сир, а не о возвращении Бурбонов». Скорее всего оба они успели повлиять друг на друга. Еще раз: то что мы называем «бонапартизм» не грех назвать и «паулизм» (жаль это слово востребовано уже в другом контексте).

Для всех тех, кто жаждет или враждебен  революции или контрреволюции и хотел бы сам быть монопольной агентурой того или другого, существование парадоксального строя, комбинирующего оба эти начала, кажется немыслимым. Этот парадокс им не по зубам; они его просто не замечают, ослепленные своими ролевыми интересами (я предпочитаю объяснять их пристрастность именно их ролью, а не классовой аффилиацией и идеологией, хотя в некоторых контекстах и это вполне релевантно). 

Поэтому, например, критики русской революции так легко обвиняли (левые с гневом, правые со злорадством), Ленина и потом Сталина в бонапартизме, а вожди так искренне не могли понять, чего от них хотят. Поэтому у большевистской революции в первой фазе ее рутинизации обнаружились попутчики справа. И поэтому большевистская власть им было обрадовалась, но переварить не смогла и всех уничтожила.

На самом деле власть большевиков, именовавшая себя без достаточных (хотя и не совсем без) оснований «советской властью», была бонапартизмом,  но не потому что «предала революцию» (Троцкий), а потому что соединила революцию с контрреволюцией. То что ни она сама, ни враги-конкуренты  не хотели этого признавать, конечно же, ничего не значит. Именно двойная природа советской власти и помогла ей так долго существовать. И именно эта ее парадоксальная сущность роднит ее с ее предшественником – упразденной монархией. И типологически, и по линии преемственности. Их роднит, таким образом, не бонапартисткая контрреволюционность Ленина-Сталина, а бонапартистская революционность монархии Романовых. И уж во всяком случае то и другое.

Это уточнение типологии российской власти  -- самодержавия. Зачем нам оно нужна? Оно, я думаю инструментальнее, чем имеющие широкое хождение интерпретации российской власти как «восточной деспотии», «патримониальной», «бюрократической» или «тоталитарной» (при большевиках) Или как «народной демократии». Эту систему не обязательно называть бонапартизмом, хотя заменить этот ярлык все равно скорее всего теперь уже никогда не удастся.

Инструментальность нашего уточнения в том, что оно помогает объяснить, например, такую важную особенность русской истории как регулярные и частые циклы «реформа / контрреформа», к чему, насколько мне известно, первым привлек внимание в начале 80-х годов А.Янов. В двух словах: чередование реформы и контрреформы инструментальнее интерпретировать не как поочередный успех двух сил, а тем, что один и тот же агент отвечал и за возгорание харизмы, и за ее затухание, вследствие чего длительная рутинизация харизмы была вытеснена непрерывной цепью коротких циклов рутинизации прежней харизмы и появления новой. 

Эта интерпретация бросает свет и на неудачи и дефекты (или даже  полный провал, как настаивают, некоторые полемисты) российской модернизации. Дело в том, что, казалось бы, благая цель взять все лучшее от революции и контрреволюции, требует институтов, адекватных этой цели. Если они не возникают, агентура этого благого дела сильно рискует обмануть саму себя, взяв от революции и котрреволюции на самом деле все худшее. Со старым режимом в России, кажется, случилось именно это. Большевики преуспели больше, но какой ценой. Нынешняя власть, вполне укладываясь в эту схему, еще не обнаружила своих последствий.

Обратим внимание также на то, что эта интерпретация русской власти продуктивна не только потому, что может предложить более содержательные объяснения некоторых важных элементов русской истории, но и нуждается в дальнейших уточнениях, поскольку не покрывает всю фактуру и не вполне согласуется с одним (по меньшей мере) свойством того бонапартизма, который на сегодняшний день считается образцово-классическим. Бонапартизм устойчиво ассоциируется с властью и гегемонией буржуазии. Русский бонапартизм вроде бы обходился долгое время без буржуазии. Это может значить, что либо бонапартизм с буржуазией лишь частный случай более общего явления. Либо что русская система, вопреки тому, на чем я все время настаивал, не бонапартизм, а что-то еще. Но это может значить и то, что русский бонапартизм будучи явлением очень длительным, просто ждет своей буржуазной агентуры. Он дожидался ее два раза. В начале ХХ века и в конце ХХ века. 

И вместо заключения я предложил бы одну тему для дискуссионного студенческого семинара. Кто был или был бы наиболее последоваетельным выразителем бонапартизма (1) Петр Великий

(2)Павел I (3) Николай I (4) Керенский-Корнилов (5) Ленин (6) Сталин (7) Тухачевский (8) Жуков (9) Ельцын (10) Лебедь (11) Путин. Как говорят французы, embarras de richesses.  

Первая мировая война, глобализация и остров Дезидерад.

Глобализация – гроболизация..

Кто сомневается, что процесс глобализации начался раньше чем вчера, должен вспомнить Первую мировую войну. Она-таки была острым приступом глобализации. Что война была всемирной, доказывать не надо. Но это можно снова и снова иллюстрировать. И все более неожиданными и экзотическими деталями. На этот раз я назову еще одного участника Мировой войны ХХ века. Остров Дезидерад (Desiderade).  Крошечный островок 11 км на 2 км расположен в виду (45 минут паромом) более солидного острова Гваделупа – один из заморских департаментов Франции в Карибском бассейне. Открыт самим Колумбом. Когда-то тут был лепрозорий и место, куда ссылали, или, если хотите, ставили в угол  за плохое поведение enfants terribles – непутевых детей из хороших семей.  Теперь тут какие-то геологические раритеты, посредственный пляж с акваторией, сильно подзасоренной сине-зелеными водорослями (algae), но роскошная аллея вдоль пляжа и три ресторана, где можно поесть свежей рыбки, по всякому приготовленной, в особенности местной с разноцветной чешуей, за что она называется рыба-попугай (perroquet). Вот и все. Впрочем, не совсем. Возле крошечной церкви на центральной площади скромныцй монументик., На нем написаны имена солдат с острова, погибших в Первой мировой войне. Их было четверо (4). Во Второй мировой погибли 8 островитян. Воистину нет такого места на земле, где Мировая война не оставила бы шрам. Глобализация – гроболизация.

Украинский кризис и Евросоюз

Так вышло, что я уже два месяца смотрю новости на французском конале «Fance 24». Во время совещания в Минске: новостная строка дня два подряд цитировала Порошенко: Берлин, Париж и Киев вместе против Москвы. Ой ли? У Москвы, конечно, меньше оснований надеяться, что Берлин и Париж выступают в переговорах в месте с ней против Кеиева, но нельзя сказать, что их совсем нет. А у Киева воображать, что Берлин-Пари ж и вообще Евросоюз с ним против Москвы, оснований тоже очень намного. Формально Берлин и Париж посредники, и это как раз то, что требуется. Но на самом деле я думаю, что у Берлина и Парижа как таковых и в роли посредников тут свои интересы. И они в том, чтобы всю ситуавцию держать полу-утопленной в болоте. Они  не знают, что делать. И заинтересованы тянуть время, помогая заключать соглашения по этому образцу снова и снова, делая в промежутках вид, что ожидается их соблюдение, а по тпрошествии некоторого пристойного времени, признавать, что они не соблюдаются, и опять заключать соглашения и так далее. В обозримой перспективе, это, может быть, самый удобный благоразумный оппортунизм. Но за горизонтом – радикальное решение проблемы, и не видно, чтобы радикальные вариакнты всерьез взвешивались и обсуждались. И я пока не буду их называть. Успеется. Мы надолго в болоте. А к расстановке сил в квадрате и к интересам каждой стороны в квадрате я еще вернусь.

Первая мировая война и Священный союз

Император Александр I (Первый) Баронесса Крюденер Католицизм и православие Фундаментализм

 В 2015 году к 100-летию Мировой войны добавляется 200-летие Священного союза, созданного по инициативеАлександра Первого и подписанного в сентябре 1815 года. Этот Союз был фактически ранней попыткой предотвратить подобные катаклизмы и внутриевропейские войны вообще.
Мою статью об историческом значении и о ценности для теории международных отношений можно найти на сайте Русская iдея А здесь, как приложение к ней, я публикую фрагменты из двух недавних работ -- новейшей французской биографии Александра Первого и новейшей немецкой работы о Священном союзе.  

Сначала два фрагмента из биографии Александра. В одном из них речь идет о личных обстоятельствах царя и его умонастроении в это время, а в друг.ом о его попытке подкрепить проект Священного союза особыми отношениями с Ватиканом. Это перевод с французского из книги Marie-Pierre Rey. Alexandre Ier. Paris, 2009 

Фрагмент I

Чтобы обеспечить соблюдение второго Парижского договора, четыре союзные державы намеревались поддержать союз, заключенный на их совещании в Шомоне (Chaumont); для этого было предложено проводить частые и регулярные встречи. Но Александру этого было мало. Победа над Наполеоном и присутствие всех союзников на одном конгрессе казались е:му удобными обстоятельствами, чтобы разработать новую систему международных отношений, основанную на духовных и моральных ценностях. В январе 1814 г Александр изложил свой величественный дипломатический план в записке своему министру иностранных дел Каподистрия. Он, извещал министра, что собирается с Божьей помощью создать всеобщий союз, который мог бы поддержать в Европе длите:льный мир.

К этому времени царь ставит перед собой две важных цели, которые он уже называл в 1804 году, адресуясь к [английскому премьер-] министру Питту: с одной стороны добиться соглашения, в равной мере достойного для каждой нации; с другой стороны дать Европе систему, гарантирующую мир посредством «большого альянса». Но с тех пор эта программа приобрела сильный религиозный оттенок; в постоянных отсылках к Богу и Провидению слышатся отзвуки его разговоров с графинепй Шуазель-Гуффье в декабре 1812 года.

В меморандуме, адресованном в декабре 1814 года главам государств Австрии, Британии и Пруссии, собравшимся в Вене, Александ предлдагал Альянс четырех на основе «нерушимых принципов христианства» []. Это было важное предложение: оно означала, что к 1815 году ему удалось совместить либерализм и конституционализм со своей религиозностью. Но это предложение было составлено еще в очень общих выражениях и дальше дело не пошло, поскольку его партнеры не усмотрели в этой инициативе ничего кроме благих намерений. В следующем месяце он сделал вторую попытку. Он предложил императору Австрии Францу I и королю Пруссии Фридриху-Вильгельму III сздать «Священный союз». Из принадлежности католиче:ского, протестантского и православного госмударств к одной семье – «христианской нации» -- следовало, что им надлежит строить строить братские отношения между собой  на основе христианского благочестия. Религиозный дух пероекта был радикальным новшеством, и с этого времени сообщество во имя мира, мнившееся царю с 1804 года, меняет свой характер, становясь все более и более моральным и духовным по существу.

Сразу после его появления проект вызвал острую реакцию. В Англии его восприняли скептически и сочли «продуктом махрового мистицизма и нонсенсом» [] Меттерних иронически окрестил его «благодушной филантропией в религиозных тогах». Враждебно отнесся к нему и папа, совсем не склонный одобрить его «экуменические претензии». Но Россия тогда доминировала в Европе и это вынудило австрийское и прусское правительство уступить. 14 сентября [] Франц I и Фридрих-Вильгельм III согласились «во имя Святой и Неделимой Троицы» подписаться на «Священный союз», добившись, впрочем, по настоянию австрийского императора некоторых поправок. В преамбуле к тексту договора, вполне в христианском духе, говорилось, что отныне он будет служить осмновой для всей дипломатической деятельности:

Их ввеличества императорр австрийский король прусский и император российский вследствие великих происшествий ознаменовавших в Европе течение трех последних лет, наипаче же в следствие благодеяний которые Божьему Провидению было угодно излиять на Государства коих Правительства возложили свою надежду и упование на Единого Бога возчувствовав внутреннее убеждение в том сколь необходимо предлежащий державам образ взаимных отношений подчинить высоким истинам внушаемым вечным Законом Бога Спасителя: Объявляют торжественно что предмет настоящего акта есть открыть перед лицом Вселенной их непоколебимую решимость как в упрапвлении вваеренными Им Государствами так и в политических отношениях ко всем другим Государствам руководствоваться не иными какими либо правилами, как Заповедями сей Святой Веры, Заповедями любви, правды и мира.... []     

На этой основе Статья I  устанавливает, что «Соответственно словам Священных писаний, повелевающих всем людям быть братьями три договаривающихся монарха, пребудут соединены узами действительного и неразрывного братства и почитая себя как бы единоземцами Они во всяком случае и во всяком месте станут подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь; в отношении же к подданным и войскам Своим, Они, как отцы семейств будт управлять ими в том же духе братства, которым они одушевлены для охранения веры, мира и правлы.

Статья II продолжает эти темы, указывая на необходимость для трех монархических правительств, подписавших договор «почитать всем себя как бы членами единого народа христианского», которым Провидение вручило управление «тремя единого семейства отраслями.... исповедуя таким образом, что самодержец народа христианского, коего они и их подданные составляют часть, не иной подлинно есть, как тот, кому собственно принадлежит держава, поелику в нем едином обретаются сокровища любви, ведения и премудрости бесконечныя, то есть бог, наш божественный спаситель, Иисус Христос, глагол всевышнего, слово жизни».

Третья и последняя статья договора говорит о готовности союза принять «все государства, которые торжественно поклянутся соблюдать принципы настоящего акта.

Духовная тональность текста, его окрашенный мистикой стиль позволяют подозревать, что в редактировании этого текста принимала участие баронесса де Крюденер. В самом деле, Александр находился с ней в духовном общении с начала 1814 года, она посетила его во время его пребывания в немецком городе Гейльбронне, она была в Париже во время первого пребывания царя во французской столице и пользовалась его расположением; в своих духовных поисках он попал в сети ее проповеди.За три дня до первой встречи с мадам де Крюденер он писал со страстью Екактерине, которая сама ждала тогда встречи с пиетисткой:

«скажи ей, что мое преклонение перед ней -- навеки, что несмотря на все то, что в ее поведении возбуждает разные толки, она так чиста, так достойна восхищения, что ее невозможно опорочить. Виржини [почему «Виржини»? Баронессу звали Барбара Юлиана. Это странное местно, и я попытаюсь позже выяснить, в чем ьуь дело] знает, что я от нее никогда ничего не требовал и стало быть ей не в чем меня упрекнуть. Пускай она только позволит мне боготворить ее; это ни к чему ее не обязывает, а я не мыслю себе жить без этого». []

Ясное указание на чрезвычайный характер культа не очень-то христианского, которому предавался царь в отношении этой уникальной особы – виртуоза мистики....

Это влияние подтверждается и из других источников.Графиня de Boigne, дает такой портрет баронессы Крюденер, которой тогда было 50 лет: худая, бледная, с глубокими глазами «непричесанная с волосами растрепанными на лбу», одетая во все черное, занимавшая прекрасные, но аскетически стилизованные апартаменты в особняке на улице Фобур-СентОноре

«Зеркала, украшения, орнаменты любого рода, мебель – на всем были серые покрывала; даже на часах, так что не видны были циферблаты. Сад особняка простирался до Елисейских полей; через него император Александр, живший на Элизе-Бурбон, отправлялся с визитами к мадам де Крюденер в любое время дня и ночи» []

Она же с большим искусством сумела добиться огромного доверия императора:

«Графиня [] де Крюденер не рассказывала мне, как она смогла войти в такую близость к императору, но ей )это удалось. Она изобрела для него особую форму преклонения. Он устал от тех кто прославлял его как самого могущественного властелина на земле, Агамемнона и прочее в этом роде. А она говорила не о его мирском могуществе, а о мистическом могуществе его молитв. Чистота его души придавала им силу, недостижимую для молитв никакого другого смертного, потому что обыкновенные смертные не могут избежать соблазнов. Он же, преодолевая соблазны, поднимается до высот добродетели, выше которых только сам Бог. С помощью этой изобретательной лести она и подчинила его своей воле. Она побуждала его молиться за нее, за себя самого, за Россию, за Францию. Она побуждала его поститься, раздавать милостыню, приносить жертвы, подавлять желания. Она получила над ним власть, возбуждая в нем надежду на то, что небеса будут особо милостивы к нему []

Графиня  de Boigne решается утверждать (insinuer), что целый ряд поблажек Алекс андра Франции подсказала Александру мадам Крюденер, сама находившаяся под влиянием Талейрана. Сам Телейран не был у Александра в чести с тех пор как Александр узнал от Наполеона о подписании тайного договора против России, и нуждался поэтому в ее посредничестве.... Это утверждение не поддерживается другими источниками, но в целом свидетельство графини де Боэнь ярко иллюстрирует то, что Александр тогда находился под сильным  влиянием -- немецкого пиетизма и мистического обаяния баронессы де Крюденер. Но к основополагающему акту Священного союза имел отношение не он один. Александр Стурдза, тогдашний личный секретарь императора признался позднее, что он «был первым, кто снял копию и ретушировал акт Священного союза, написанный полностью рукой императора» []

В дипломатическом плане Священный союз как будто бы был успешным, коль скоро между 1815 и 1817 гг к нему присоединились Австрия, Пруссия, Франция, Испания, Пьемонт, Сицилия, Нидерланды, Дания, Саксония, Бавария, Вюртемберг и Португалия, а затем Швейцария и мелкие немецкие государства.  Британия к нему не присоединилась, но декларировала согласие с его принципами.. Кройне враждебно воспринял акт Священного союза Ватикан, не без оснований усмотревший в его тексте дух христианского экуменизма, бросающего вызов всемогуществу католицизма и  све:тской власти папы, коль скоро ему не было предложено стать во главе Священного союза. Ну и оттоманская империя денонсировала договор, увидев в нем намек на новый Крестовый поход. Однако не все: было так гладко. Во-первых, в версии, подписанной 26 сентября, австрийский канцлер Меттерних вычистил все, что казалось ему подрывным в проекте царя. Например, выражение «братство всех подданных» трех государств, что для него было слишком либерально. В тексте Александра статья I выглядела так: «Соответственно словам Священных писаний, повелевающих всем людям быть братьями, подданные трех договаривающихся сторон пребудут соединены узами действителшьного братства»

А окончательно утвержденный текст выглядит так: «Соответственно словам Священных писаний, повелевающих всем людям быть братьями три договаривающихся монарха, пребудут соединены узами действительного и неразрывного братства»

Пересмотренный текст, навязанный царю, открывал дорогу к консервативному применению договора.

Во-вторых, для многих государств, подписавших договор, присоединение к идеализму Александра во внешней политике, было лицемерным оппортунизмом; на самом деле в их практиках ничего не изменилось.

Напротив, искренняя приверженность Александра этому тексту не вызывает никаких сомнений. Он часто ссылался на него в своей корреспонденции, видел в нем высшее достижение Венского конгресса. Он повелел указом читать в годовщину договора текст акта во всех церквах империи -- и не в редакции Меттерниха, а в его собственной. Он конечно надеялся что Священный союз станет решающим моментом в его внешней политике. Но этот ьлагородный проект  скоро столкнулся с бействительностью, все менее и менее для него благоприятной.

Фрагмент II (в этом отрывке речь идет  о так называемой «миссии Мишо». Незадолго до смерти Александр отправил своего специального эмиссара генерала Мишо в Ватикан с поручением к папе.)

Когда именно Александр и Мишо встречались и о чем говорили в августе-сентябре 1825 года, достоверно не документированы: в русских архивах ничего на этот счет нет. Это не удивительно: считается [1], что ряд документов, относящихся к царствованию Александра, уничтожен по распоряжению Николая I – письма, дневниковые записи Марии Федоровны и часть дневников Елизаветы. Но во время встреч в августе-сентябре император возложил на преданного ему Мишо важнейшую миссию: отправиться в Рим, тайно втретиться с папой Львом XII и сообщить ему, что император хотел бы  православную церковь вернуть православную и католическую церковь возвращенными в общее лоно (giron pontifical). Для передоворов об этом он просил отправить к российскому двору доверенного человека, хорошо говорящего по-французски. Во исполнение этого поручения Мишо в сентябре отправился в Рим.

Это была совершенно особая миссия. Ставки были исключительно велики. Речь шла ни больше ни меньше чем о том чтобы покончить с расколом христианства. Историки спорят об этом эпизоде с порследней трети XIX века. В 1877 году иезуит Иван Гагарин, опираясь на конфиденциальные источники опубликовал небольшую работ, озаглавленную Les Archives russes et la conversion d’Alexandre Ier [2] ….. В этом очерке Гагарин рассказыват о наклонности Александра I к католицизму и объявляет («révèle»), что в его намерения входило слияние Восточной и Западной [христианских] церквей. Поскольку Гагарин так и не назвал определенно свои источники, в чем его увпрекали его недоброжелатели, в его собственных архивах мы обнаружили документы, на которые он опирался.[3]. Напрмер, поразительные признания, написанные рукой de Ricci со слов герцогини Constance de Laval Montmorency [4], которая, будучи уже очень преклонных лет, сама смогла только написать несколько последних строк и поставить свою поодпись. В этой записи, заверенной (certifié conforme) Гагариным в Париже 8 января 1877 г, говорится в частности: «Я свидетельствую со слов генерала Мишо, адъютанта императора Александра,  что Александр тайно поручил ему сообщить тогдашнему папе (я думаю это был Лев XII) полностью признать его духовный авторитет. Генерал встал перед папой на колени и от имени императора признал его главой церкви».

Через 40 лет после этой публикации отец Пирлинг, получивший у Гагарина выучку архивиста и историка, продолжил его исследование. В брошюре, опубликованной в 1901 году под несколько провокационным названием «Умер ли Александр I католиком?» [5], он высказывает предположение, что Александр перешел в католицизм и собирался соединить две церкви. У Пирлинга были свои источники и они вполне согласуются с источниками Гагарина. Он начинает с того, что Мишо сразу после смерти Александра I открыл свою тайну двум близким людям: Constance de Maistre (он следовал информации Гагарина, которую тот нашел в арзивах) и графу Toduri de l’Escarène; это последний, ставший впоследствии министром у короля Сардинии, доверил эту информацию своему суверену в короткой памятной записке от августа 1841 года, через несколько лет после смерти Мишо [6]. И в довольно туманных выражениях он рассказал об этом также одной своей родственнице – графине  Paolitti de Rodoretto, у которой часто останавливался в Палермо в последние годы жизни. Она же в 1869 году опубликовала в Турине небольшую книжку на 100 страниц под названием «Coup d’oeil sur la vie de S.E. le comte Alexandre Michaud de Beauretour lieutenant general , aide de camp de leurs Majesté les empereurs de Russie, Alexander I et Nicolas I et sur la vie de son frère le chevalier Michaud Louis? Colonel du genie, aide de camp de S.M. l’empereur Alexander I» [8] Мы нашли это издание. В нем подтверждается, что в 1825 году «Мишо по приказу императора [9] выехал в Италию с разрешением остановиться в Ницце [10]», что император предоставил ему один из своих ообых экипажей и оплатил все путевые расходы [11], а также то, что Мишо хранил в тайне все, что было связано с Александром в этом эпизоде:

«Дае в узком скмейном кругу, где он мог себе позволить быть более откровенным, он все же во многих случаях оставался весьма сдержан, чем и объясняются досадные пробелы в моем рассказе. Для нас его племянниц, живших рядом с ним и почти не покиавших его, было ясно, что прятал в длубине своей души некоторые тайны, которые так и унес с собой в могилу. Сколько ра, например, нам приходилось слышать, как он, говоря о возвышенных чувствах и великих делах императора Александра, восклицал: ах, если бы мне можно было говорить! Но я связан клятвой молчания! [12]. Это была дань памяти его суверена, которому так благоволили небеса и который так был достоин любви [13]»

К этим сведениям, исходящим из католических кругов, близких генералу Мишо, Пирлинг добавляет сведения из источников, близких к Святому престолу. Mauro Cappellani бывший аббат камальдульского монастыря, ставший потом папой под именем Григория XVI, признался своему личному секретарю Gaetano Moroni, что папа Лев XII собирался отправить его в СанктПетербург по просьбе царя для подготовки воссоединения церквей. Капельяни отказался от этого задания в пользу отца Orioli. И тот был уже в пути, когда пришла страшная весь о кончине царя в Таганроге. Проект сорвался, едва лишь начавшись. Все это Морони записал и позднее опубликовал в своем Dizionario

Сразу после публикации брошюры Пирлинга с гневным опровержением выступил Великий князь Николай Михайлович на том основании, что никакие русские источники не подтверждают всю эту фактуру и ничто не доказывает, что встреча папы и адьютанта царя действительно имела место. Но Пирлинг настаивал и в 1913 году опубликовал переработанное издание своей брошюры [14] На этот раз его ватиканские источники выглядели более определенно и подтверждали, что встреча Льва и Мишо состоялась 5 декабря [15] 1825 года, хотя о чем они говорили, так и осталось неизвестно. Эта публикация опять вызвала реакцию вел. Кн. Николая Михайловича. В посмертно изданной биографии Александра I он  уточнял:

«достогверно известно, что Мишо, адьютант, а затем генерал-адьютант императора АлександраЭЭ взял отпуск для поездки в Италию, где он умер в 1841 году, оставив на имя тогда уарствовавшего императора Николая I опечатанную шкатулку, которую семья Мишо должна была отправить после его смерти императору. О ее судьбе известно лишь по свидетельству князя П.М. Волконского, что шкатулка с бумагами прибыла на место, но затем исчезла, вероятно, сожженная Николаем» [16]

После 1913 года в русских архивах так и не удалось найти никаких документов, которые могли бы быть бумагами, отправленными семьей Мишо. Что же касается ватиканских источников, то они тоже не содержат никаких откровений. Из них следует, что 13 ноября 1825 [17] года граф Италинский, представитель царя в Ватикане, запросил аудиенцию у папы для генерала Мишо и для Rakiety, генерального секретаря министерства культов и общественного образования Королевства Польского [18] и 3 декабря [19] кардинал Della Somaglia от имени папы назначил аудиенцию на понедельник 5 декабря. Но протокольных деталей нет. До сих пор ватиканские архивы не дают никакоц информации, кроме свидетеьства, что аудиенция действительно имела место6: по просьбе Александра I генерал Мишо 5 декабря 1825 года встречался с папой Львом XII

О чем же они разговаривали? В своем исследовании 1913 года Пирлинг, опираясь на свидетельства близких генерала (de L’Escarène, графиня de Montmorency-Laval и в меньшей мере графини Paoletti), что Мишо, обремененный своей тайной, составил объяснительное пиисьмо Николаю I. Это письмо, что подтверждается материалом Вел. Кн. Николая Михайловича, царь получил это письмо из рук Гаэтана Мишо.Пять лет спустя в 1846 году Гаэтан Мишо рассказывал об этом эпизоде одному из своих близких отцу Bresciani, о чем тот сделал у себя в дневнике [20] запись, сопроводив ее сожалениями по повоу того, что примирение церквей так и не состоялось.  Но в 1913 году Пирлинг дальше не продвинулся. Были некоторые догадки [судя по всему о содержании письма Мишо Николаю --АК], но прямых письменных документов не было.

Однако в 1932 году это как будто уже закрытое дело оживилось. Письмо, доставленное Гаэтаном Мишо в России было безусловно уничтожено, но в архивах семьи Мишо в Ницце обнаружился его черновик. Его извлек оттуда местный эрудит Louis Cappatti [21] В 1932 году он опубликовал в серии Les Annales du Comté de Nice статью, озаглавленную «Граф Мишо де Боретур, Александр I и папа в 1825 году». Он сообщал, что черновик письма, написанного Мишо в июне 1835 года [22], когда Мишо останавливался в Турине найден хранившийся в архивах каноника Огюстена Мишо де Боретур, племянника генерала Александра Мишо. После смерти каноника этот черновик перешел в руки его племянника Феликса Мишо де Боретур, который и предоставил его исследователю. Каппатти в своей статье воспроизводит весь текст этого совершенно необычного письма. Здесь мы цитируем его главные фрагменты:

«Я находился на службе у Его Величества в тот печальный 1825 год, когла он прибыл из Царского села на Каменный остров по пути в Петергоф на праздник (в тот же день Его Величество виделся с послом Франции графом de Feronais, взявшим как раз отпуск и собиравшимся на воды). Его Величество оказало мне честь, призвав меня к себе. Когда я прибыл, император усадил меня рядом с собой и дал мне поручение, о котором я теперь расскажу.

Но передтем как начать, я смиренно прошу Вае Величество, разрешить мне напомнить, как безгранично я чту память Его Величества, ангела хранителя России и что емкогда я не дерзнул бы солгать, прикрываясь Его именем; это было бы предательством и неблагодарностью, на то я неспособен. И если бы не опасения, что со мной может в любую минуту случиться удар и я не смогу отвечать за свои слова, то я  не решился бы на то, что собираюсь сделать вплоть до того самого момента, когда мне придется уже отвечать за дела свои передстав перед Господом, кто никакой лжи не потерпит!

Прошу также Ваше императорское Величество ни в коем случае не подозревать, что мое сообщение побуждается моей религией и суетным религиозным рвением. Моя религия говорит мне, что я буду проклят безо всякой надежды на прощение и на веки-вечные, если позволю себе солгать, обмануть, ввести других в заблуждение и лжесвидетельствовать и если, умирая, ???????????

Мой дорогой генерал, сказал мне Его Величество, когда мы встретились у него в кабинете,, садитесь и выслушайте меня. Как я глубоко вам доверяю, я хочу сделать вам поручение. Поезжайте в Рим, пойдите к Святому отцу и сделайте ему известным, что в моем сердце давно созрело желание видеть вновь соединенными наши церкви. Разные обстоятельства мешали мне известить его о моих намерениях раньше. А теперь я отправляю вас с тем чтобы просить Его выбрать из своего причта надежнейшее лицо, с коим вместе вы вернетесь в мае следующего года. Скажите ему [папе], что дело должно решаться между нами: между ним как главой католической церкви и мной как ... как я тут есмь (et moi  qui suis… ici). Тут Его Величество принял вид смиренности как будто показывая на то, что ему неловко считать себя главой церкви Греческой. Я промолвил: ну что вы, Сир, вы глава Греческой церкви. Но он продолжал: вы скажете ему, что решая это дело между нами, я надеюсь, что будет нетрудно добиться успеха, полагаясь на Божье Провидение, но скажите ему, как важно держать это в тайне. Для начала – никаких записей. Доверенный папы прибывает сюда, и я надеюсь мы легко поймем друг друга. И я не сомневаюсь, что Святой отец приложит всю добрую волю, как и я сосвоей стороны, но очень важно чтобы он выбрал для этого дела личность значительную и высокого ранга. Нужно категорически избежать огласки и не быть все время настороже. Я хотел бы, если это возможно, чтобы ео выбор пал на камальдуля или капуцина. Я имел познакомиться с одним таким в Вероне; он абсолютно тот человек что нуен. Это исповедник Неаполитанского короля. Я не хочу сказать чтобы это был именно он. Пусть папа глянет на него, когда будет в Вероне; впрочем все на усмотрение самого Святого отца Скажите ему также, что я вполне сознаю трудности, которые придется преодолевать, подводя Россию к этому великому шагу!

Но я уповаю на Господа! Он поможет нам преуспеть вопреки всему. Я твердо намерен сделать для этого все возможное, Святой отец тоже, а об остальном позаботится Господь. Если же нас ждет поражение, мы умрем мучениками!

Не забудьте предупредить Святого отца чтобы он выбрал кого-то, кто хорошо знает по-французски, это обязательное условие […..]

Я отбыл в Ниццу для встречи с родственниками. Им я сказал, что по случаю своего пятидесятилетия собираюсь поехать в Рим. Все они пожелали сопровождать меня. Я взял с собой двух братьев, невестку, жену расского консула, сестру и племянницу., старшую дочь моего брата, умершего в Севастополе; сначала мы отправились морем в Геную; там я нанял элегантную четырехместную карету; в ней мы короткими переходами и с комфортом и сделав небольшой круг через Ливорно доехали до Рима. Когда мы прибыли, Святой отец к несчастью оказался болен. Мне пришлось ждать 40 дней. Ко всему прочему из-за того, что мне нужно было проявить деликатность в отношении российского посла Италинского [23]; он не должен был заподозрить, что я виделся со Святым отцом минуя его, а он из-за постоянных недомоганий по причине преклонного возраста откладывал дело со дня на день. Наконец, он представил меня Святому отцу 6-го или 7-го декабря [24]

Я воспользовался случаем, чтобы испросить у Его Святейшества частную аудиенцию и разрешение представить ему моего брата, капитана на службе Его Величества короля Сардинии, приехавшего в Рим вместе со мной по случаю его пятидесятилетия. Святой отец согласился, назначив встречу на следующу среду 9-го декабря.

Вот так, Сир, я устроил встречу со Святым отцом, добившись ее полной секретности. Я предупредил брата, что пользуясь юбилеем и предоставленной мне возможностью, хотел бы как солдат исповедываться Святому отцу и чтобы это удалось, я просил брата после представления Святому отцу удалиться: я подам ему сигнал, отложив в сторону шпагу.

После нескольких минут разговора со Святым отцом, я сказал ему, что краткое время нашего свидания слишком драгоценно, чтобы потратить его в пустую минуты. Затем я просил его позволения стать на колени за тем, что мне нужно сказать ему очень доверительным образом что-то ради спокойствия моего духа.

Святой отец сказал, что готов меня слушать, мой брат удалился в оконную нишу за портьеру, и я, преклонив колени, как бы исповедуясь Его Преосвященству, сообщил ему о миссии возложенной на меня. Я должен вернуться в Россию, сказал я, с духовником, которого выберет Святой отец был поражен услышанным и сослезами на глазах отвечал:

«Ах, генерал, как согревает мое сердце все это, какое прекрасное поручение мы исполняете. Затем он обнял меня, неи переставая возносить хвалы императору и благодарить небо за добрую весть, что я доставил ему. Он добавил, что нам нужно увидеться еще несколько раз, чтобы все как слеует уладить и что он отправит со мной в Россию лучшего из лучших; это будет камальдуль высшего достоинства и безупречно чистой веры. Его Величество, я уверен, будет вполне удовлетворен.

Но когда я напомнил ему, что Его Величество хотел бы посланника, говорящего по-франыцузски, он на минуту озаботился. «ах, об 'том я забыл», - сказал он, - «к несчастью мой камальдюль не знает этого языка, досадно, но я сыщу другого; меня только огорает, что этого камальдюля я собираюсь сделать кардиналом и я был бы рад предварительно поручить ему эту замечательную миссию» [25].

Я думаю, Сир, что нынешний Святой отец и есть тот камальдюль, о котором Святой отец тогда говорил, потому что немного спустя он стал кардиналом. Его Святейшество сделал так, что я мог его секретно посящать по вечерам, мы несколько раз беседовали с глазу на глаз, и он неизменно обещал хранить в строжайшей тайне, понимая как это важно. Тем временем он уже выбрал тог, кто должен был стать его миссионером и собирался нас познакомить. ПредполагалосьЮ что мы встретимся в конце апрел\ в Пьемонте, чтобы в мае прибыть в Россию. Но тут пришла страшная весть о смерти Его Величества императора Александра – вечная ему пмять и слава. Для Святого отца это был тяжелый удар, он сделался нездоров, смог принять меня только тремя днями после и выглядел удрученным и безутешным. Я сказал, что отбываю немедленно чтобы поспеть к похоронной процессии и отдать Его величеству, моему августейшему повелителю, последний долг. На этом я откланялся и твут же отбыл в Ниццу, где был уже через 24 часа.      

Ваше Величество должеы помнить, как я по прибытии в СанктПетербург, после моих соболезнований. Просил ращрегения примунуть к похоронному корьежу, прибывавшему в Москву тем же днем.

В мои последние дни, Сир, я хотел бы облегчить свою душу. Я не могу унести с собой в могилу тяжесть тайны, которую теперь поведал Вашему Императорскому Величеству, будучи совершенно уверен в глубоком уважении Вашего Величества к своему августейшему брату и в убеждении, что он решился на столь смелый и трудный проект лишь после глубоких раздумий и руководясь чистейшими помыслами. Быть может, Ваше Величество сочтет нужным однажды привести в исполнение святое намерение своего августейшего брата, чьими молитвами его царствованию и делам было уготовано благословение небес. И да будет угодно небесам, чтобы Ваше Величество покрыла слава свершения этого святого дела.

К сему, Сир, верный, преданный и признательный слуга Его Величества, его адьютант»

Два вопроса возникают при чтении этого документа. Прежде всего, аутентичен ли он? Мне кажется, нет оснований в этом сомневаться. Зачем племяннику генерала Мишо и a fortiori внучатому племяннику, не имевшим никакого отношения к России, попавшей, кстати, тогда уже в лапы коммунистического режима, пускаться в изготовление изощренной подделки, которая уже никому не не могла быть полезной? И все же для полной ясности и по соображениям исследовательской честности и добросовестности, я решил повторить розыски, проделанные Каппатти. К сожалению сегодня, 55 лет после публикации его статьи [в 1997 году, когда Marie-Pierre Rey делал свои розыски] цитированный документ найти не удалось: ни в семейных архивах Мишо, ни в городских архивах  Ниццы. Правда, в фондах архива Луи Каппатти, хранящихся в библиотеке шевалье de Cessole [26] находится машинописная копия письма Мишо: как добросовестный историк Каппатти позаботился о том, чтобы отпечатать на машинке документ, попавший ему в руки на короткое время. Эта находка не решает дела, но и пренебрегать ею не следует. Она указывает на то, что Каппатти, имевший репутацию серьезного эрудита, нисколько не сомневался в аутентичности документа.

Второй вопрос: не была ли это фальшифка более раннего происхождения? Иными словами, насколько заслуживает доверия сам Мишо?  Мог ли он преувеличить или даже полностью выдумать миссю, которая ему была будто бы поручена? Мои долгие розыски, усеянные ловушками, позсоляют установить, что Мишо действительно встречался со Львом XII по крайней мере один раз в декабре 1825 года В письме к Николаю I он называет с точностью до двух дней (10 лет спустя) дату первой встречи, что подтверждается арзивами Ватикана. К тому же трудно подозревать в этом офицере, глубоко преданном Александру, храбров в бою и ревностном католике склонность к бредовым выдумкам.. Такое впечатление, что Александр в самом деле имел от Александра поручение провести разведку, сделать проббные шаги и даже или даже предложить слияние Восточной и Западной церквей. Политическими религиозным воззрениям Арександра, а также складу его психологии это нисколько не противоречит. Экуменический миссионизм заложен в пропект Священного союза, концепция всемирной церкви, воплощенная в Библейском обществе, которое он не запрещает ........ даже после смерти Голицына, значение, которое он придавал внутренней церкви, терпимость [27] к иным христианским конфессиям и, наконец, отсутствие интереса к состоянию православной церкви [28] – все это вместе делает вполне правдоподобным. Что Александр действительно собирался добиваться соединения церквей. На это же указывает и то, что как будто бы во время конгресса  в Вероне Александр часто обсуждал религиозные проблемы с Шатобрианом. Литератор и дипломат при этом заметил у Александра желание млнжтгтьб Восточную и Западную церкви:

«Мы коснулись проблемы воссоединения греческой и латинской церквей. Александр склоняется к этому, хотя и недостаточно сильно верит в это предприятие, чтобы попытаться его осуществить.Он хотел поехать в Рим и остановился на итальянской границе, еще менее решительный, чем Цезарь, и так и не пересек заклятый поток, чему предложено множество объяснений???. В шла духовная борьба; его мучили сомнения: он хотел правильно понять, в чем состоит воля божья и в то же время не поддаться суетным соображениям, которые сделают из него вероотступника и святотатца» [29]

В архивах Ватикана есть переписка между папой и Александром. Александр пишет, что хотел бы нанести визит суверенному понтифику в случае если он окажется вблизи Рима. Но этот визит так и не состоялся под нажимом Марии Фелоровны, согласно Вел. Кн. Николаю Михайловичу:

« Императорская семья всенда подозревала императора Алексанра в наклонности к католицизму.Императрица-мать опасалась, как бы встреча со Святым отцом не привела бы Александру к переходу в католичество и она настойчиво советовала ему не ездить в Рим.Император Александр, всегда глубоко почитавший свою мать, обещал не делать этого и сдержал обещание» [30]

Это, однако, еще раз подтверждает, что в католицизму Александр тяготел. Наконец – и это не второстепенно – попытка воссоединить церкви уже была задумана Павлом I Он просил отца Грубера подготовить доклад на эту темуЁ и этот доклад лежал у него на столе, когда его убили.Порзволительно поэтому думать, что Александр, одержимый мистицизмом и угрызениями совести по по поводу своего участия в убийстве отца, намеревался в 1824-25 гг искупить грех отцеубийства. 

Референция

[1] Вел. Кн. Николай Михайлович констатировал это в 1913 году

[2] Текст рауьликован в 1877 году отдельной брошюрой как приложение к иезуитскому журналу Etudes religieuses

[3] урожденная Constance de Maistre, дочь Жозефа де Местра

[4] P/Pierling. L’Empereur Alxandre Ier est-il mort catholique? Paris, 1901

[5] Архивы отца Пирлинга, в частности источники, использованные им для брошюры, воспроизведенные в досье «Q propos de la mort d’Alexander Ier et de son rapport a l’Eglise catholique» в фондах иизуитов в Медоне, bibliotheauedee l’ESH, dossier BSL Pi 13 № 8

[6] Мемуары опубликованы 4 ноября 1876 года в La Civilta Cattolica

[7] урожденная Anastasie Michaud de Beauretour

[8] Работа была опубликована в Турине в издательстве J. Baglione et C. Я нашел ее в коллекции старых и редкиъ книг в Bibliotecq Feqle di Torino 

[9] курсив мой

[10] Comtesse Paoletti de Rodoretto « Coup d’œil sur la vie de S.E. le comte Alexandre Michaud de Beauretour lieutenant general , aide de camp de leurs Majestés les empereurs de Russie, Alexandre I et Nicolas I et sur la vie de son frère le chevalier Michad Louis, colonel de génie, aide de camp de S M Alexandre I, p. 117

[11] ibid., p. 118

[12] курсив, восклицательные знаки и многоточия – в оригинале

[13] Comtesse Paoletti de Rodoretto. Op cit, p. 131

[14] Probl7,e d’histoire, Alexandre Ier est-ilmort catholique ? Paris, 1913

[15[ 23 ноября по русскому календарю

[16] Grand-duc Nikolai Mikhailovitch. Le tsar Alexandre Ier, p. 303

[17] 25 ноября по западному календарю

[18] Archive du Vatican, Rome. Segregatia di Stato, 1825-1830, volume № 268

[19] «1 ноября по русскому календарюб то есть спустя « дня после смерти императора

[20] Дневник отца Antonio Bresciani называет дату 22 января 1846 года. Archive de la Civilta Cattolica, Rome, Diario del Padre Bresciani. Scaffale 24, Palchetto C.

[21] Никакого отношния к России Каппатти не имел, но был страстным исследователем истории и культуры Ниццы. Брошюра, изданная в 1932 году, озаглавлена «Le ComteMichad de Beauretour, Alexandre Ier et le pape en 1825» 

[22] То есть через шесть лет после отправки письма

[23] Согласно ватиканским архивам Италинский действительно посредничал ???

[24] 10 лет пзже Мишо едва вспоминает об этом: 5 декабря состоялась встреча

[25] Письмо написано в Турине в июне 1835 года. Версия, отправленная 5 лет спустя Николаю I, может быть, была слегка отличалась.

[26] Этот документ нам любезно предоставила Geneviève Chesneau, хранитель de la Bibliothèque du chevalier de Cessole, palais Masséna à Nice.

[27] не считая эпизода с иезуитами

[28] О международном аспекте религиозных исканий Александра I смотри: Е.Вишленкова. Заботясь о душах подданных: религиозная политика в России в первой четверти XIX века.Изд-во Саратовского университета, 2002

[29] F.-R. Chateaubriand, chapitre XXXII

[30] Grand-duc Nikolai Mikhailovitch. Op. cit., p.302

Фрагмент III
Phillip Menger. Der heilige Alliuanz: Religion und Politik bei Alexander I, Stuttgart, 2014, ss. 388-390

Религия стала для Александра после 1812 года не только важной стороной его личной жизни.  Она оказалась в центре его паредставлений о существе международных отношенимй. Современные исследовактели политики и религии обычно связывают такой перенос с явлением фундаментализма. Такой фундаментализм с известным основанием вполне можно приписать русскому царю. Он обнаруживает сходство с нынешним фундаментализмом, уже поскольку выражает рефлексию на процесс модернизации, в данном случае на просвещение, и используется как защита от некоторых аспектов модерна. Так же как в современном фундаментализме, элементы религии превращаются в идеологию, которая затем используется как руководство к действиям во внерелигиозной сфере. Другое сходство – референция к концу света и необходимости держаться строгих религиозных практик как средства спасения.

Как и у совуременных фундаменталистов, религиозность Александра не была е:му свойственна с самого рождения. Он получил совсем не религиозное воспитание и в молодые годы был далек от вопросов веры. Поэтому нуждается в объяснении, как и почему во время войны 1812 года он оказался так чувствителен к религиозности ярко выраженной пиетистской ориентации. Конструктивистская концепция «опыта», которую разработали Альфред Шютц и Томас Лукманн позволит нам лучше увидеть, каким влияниям царь подвергся во время войны и как их переработал, и взгянуть на религиозную трансформацию царя в свете социологии религии. Французское нашествие и его высшая точка в 1812 году совершенно перевернули жизненные представления царя. Александр пережил сильное чувство «близости к сугубой трансценденции» («Erfahrung grosser Transzaendenz») что разрушило до основания окружавший его мир. В результате он потерял ориентацию, а привычные для него образцы поведения оказались бесполезны. Он воспринял это как кризис в отношениях со своим ближним окружением.  И выход из этого кризиса был возможен только через «преображение» (Konversion). Когда-то надежная социальная среда развалилась, и Александр превратился в «искателя», готового к новым откровениям и к сближению с группами «многозначительных других». Контакты в это время с такими персонажами как писатель Юнг-Штиллунг и мистагог Юлиана фон Крюденер, развивавшими мистическую теологию пробуждения, и чтение подобным образом ориентированных авторов, например, Карла фон Экартсхаузена, сильно сблизило его с этим кругом. Там он нашел тех, кто видел в нем прежде всего личность. Интенсивное общение внутри этой новой группы «своих» гарантировало участникам подлинность религиозного опыта и помогало накоплению нового и надежного знания. 

В этом контексте Священный союз как фокус проектов общеевропейского взаимодействия имеет выдающееся значение. Одновременно, благодаря вступлению европейских государств [в союз], делался шаг в сторону «согласования системы референций» («Kongruenz der Relevanzsysteme») и гарантировал таким образом, что государства видели сравнимые значения в своих действиях и их мотиваци. С этим договором у сферы международных отношений появлялась также определенная внутренняя перспектива. На этом уровне акт Священного союза оказывается эквивалентом нарративe преображения (Konversion).

Два ведущих принципа российства (Russische Maximen) – верность договору и коллективность действия – оказываются здесь дважды релевантны. С одной стороны, к ним ведет осознание того, что систему европейской политики необходимо соответствующим образом перестроить. С другой стороны, оба эти принципа были выводимы из религиозного умозрения. В этом отношении в опыт 1812 года связал оба эти источника идеи Священного союза. Представления царя о политическом устройстве мира соответствововали его религиозному взгляду на человечество. Одним из самых значительных политических приемов Наполеона было систематическое несоблюдение договоров. Соответственно новая система предусматривала нерушимость договоров.

Нормы как ожидания адекватного поведения есть порождение опыта. Нагружая события смыслом мы превращаем их в переживания. Их артикуляция и редактирование превращают их в «опыт». А дальше «опыт», во-первых, превращается в знание и, во-вторых, уже в этом виде руководит нашими действиями, причем вносимый в них смысл диктует стратегию, ориентированную на будущее. И важно, что опыт актуализируется не исключительно во внутренней жизни действующего лица, но имеет также общественную импликацию, вмещает в себя коммуникацию толкований, в результате чого смыслы происходящего могут стать интерсубъективными. Если возникающие проекты распространяются на других и включают их в свою сферу, то, оформляется, как выражается Томас Лукманн, «социальное действие в конкретной интерсубъективности»  А это и есть то, что мы называем «нормой».

На вопрос об успехе и влиянии Священного союза нет однозначного ответа. Как элементарная составная часть нового политического порядка в Европе, кеоторый имел в виду царь, он выглядит весьма значительно. В самом деле, между 1815 годлом и смертью Александра не было никаких военных столкновений между европейскими государствами. Тем не менее Священный союз быстро столкнулся с трудностями. Из того, что все европейские властители номинально были христиане и обозначались соответственно, вовсе не следовало, что они все будут непременно руководиться одними и теми же представлениями, как надеялся Александр. Священный союз сохранял конститутивное значение для европейского концерта держав, пока Александр оставался его работающим мотором. В то же время его замысел простирался гораздо дальше простого концерта держав. Для царя он был религиозной гарантией новой европейской системы – « la garantie religieuse du nouveau système européen » (GARF, f.7628, op.1, d.685)

Я продолжаю паубликовать матеориалы к 100-летию неачала Мировой войны, а заодно теперь еще и к 200-летию Священного союза как, можно сказать, ранней попытки ее предотвратить.Этот фрагмент – заключительное резщюме новейшей немецкой работы о Священном союзе.  

Phillip Menger. Der heilige Alliuanz: Religion und Politik bei Alexander I, Stuttgart, 2014, ss. 388-390

Религия стала для Александра после 1812 года не только важной стороной его личной жизни.  Она оказалась в центре его паредставлений о существе международных отношенимй. Современные исследовактели политики и религии обычно связывают такой перенос с явлением фундаментализма. Такой фундаментализм с известным основанием вполне можно приписать русскому царю. Он обнаруживает сходство с нынешним фундаментализмом, уже поскольку выражает рефлексию на процесс модернизации, в данном случае на просвещение, и используется как защита от некоторых аспектов модерна. Так же как в современном фундаментализме, элементы религии превращаются в идеологию, которая затем используется как руководство к действиям во внерелигиозной сфере. Другое сходство – референция к концу света и необходимости держаться строгих религиозных практик как средства спасения.

Как и у совуременных фундаменталистов, религиозность Александра не была е:му свойственна с самого рождения. Он получил совсем не религиозное воспитание и в молодые годы был далек от вопросов веры. Поэтому нуждается в объяснении, как и почему во время войны 1812 года он оказался так чувствителен к религиозности ярко выраженной пиетистской ориентации. Конструктивистская концепция «опыта», которую разработали Альфред Шютц и Томас Лукманн позволит нам лучше увидеть, каким влияниям царь подвергся во время войны и как их переработал, и взгянуть на религиозную трансформацию царя в свете социологии религии. Французское нашествие и его высшая точка в 1812 году совершенно перевернули жизненные представления царя. Александр пережил сильное чувство «близости к сугубой трансценденции» («Erfahrung grosser Transzaendenz») что разрушило до основания окружавший его мир. В результате он потерял ориентацию, а привычные для него образцы поведения оказались бесполезны. Он воспринял это как кризис в отношениях со своим ближним окружением.  И выход из этого кризиса был возможен только через «преображение» (Konversion). Когда-то надежная социальная среда развалилась, и Александр превратился в «искателя», готового к новым откровениям и к сближению с группами «многозначительных других». Контакты в это время с такими персонажами как писатель Юнг-Штиллунг и мистагог Юлиана фон Крюденер, развивавшими мистическую теологию пробуждения, и чтение подобным образом ориентированных авторов, например, Карла фон Экартсхаузена, сильно сблизило его с этим кругом. Там он нашел тех, кто видел в нем прежде всего личность. Интенсивное общение внутри этой новой группы «своих» гарантировало участникам подлинность религиозного опыта и помогало накоплению нового и надежного знания. 

В этом контексте Священный союз как фокус проектов общеевропейского взаимодействия имеет выдающееся значение. Одновременно, благодаря вступлению европейских государств [в союз], делался шаг в сторону «согласования системы референций» («Kongruenz der Relevanzsysteme») и гарантировал таким образом, что государства видели сравнимые значения в своих действиях и их мотиваци. С этим договором у сферы международных отношений появлялась также определенная внутренняя перспектива. На этом уровне акт Священного союза оказывается эквивалентом нарративe преображения (Konversion).

Два ведущих принципа российства (Russische Maximen) – верность договору и коллективность действия – оказываются здесь дважды релевантны. С одной стороны, к ним ведет осознание того, что систему европейской политики необходимо соответствующим образом перестроить. С другой стороны, оба эти принципа были выводимы из религиозного умозрения. В этом отношении в опыт 1812 года связал оба эти источника идеи Священного союза. Представления царя о политическом устройстве мира соответствововали его религиозному взгляду на человечество. Одним из самых значительных политических приемов Наполеона было систематическое несоблюдение договоров. Соответственно новая система предусматривала нерушимость договоров.

Нормы как ожидания адекватного поведения есть порождение опыта. Нагружая события смыслом мы превращаем их в переживания. Их артикуляция и редактирование превращают их в «опыт». А дальше «опыт», во-первых, превращается в знание и, во-вторых, уже в этом виде руководит нашими действиями, причем вносимый в них смысл диктует стратегию, ориентированную на будущее. И важно, что опыт актуализируется не исключительно во внутренней жизни действующего лица, но имеет также общественную импликацию, вмещает в себя коммуникацию толкований, в результате чого смыслы происходящего могут стать интерсубъективными. Если возникающие проекты распространяются на других и включают их в свою сферу, то, оформляется, как выражается Томас Лукманн, «социальное действие в конкретной интерсубъективности»  А это и есть то, что мы называем «нормой».

На вопрос об успехе и влиянии Священного союза нет однозначного ответа. Как элементарная составная часть нового политического порядка в Европе, кеоторый имел в виду царь, он выглядит весьма значительно. В самом деле, между 1815 годлом и смертью Александра не было никаких военных столкновений между европейскими государствами. Тем не менее Священный союз быстро столкнулся с трудностями. Из того, что все европейские властители номинально были христиане и обозначались соответственно, вовсе не следовало, что они все будут непременно руководиться одними и теми же представлениями, как надеялся Александр. Священный союз сохранял конститутивное значение для европейского концерта держав, пока Александр оставался его работающим мотором. В то же время его замысел простирался гораздо дальше простого концерта держав. Для царя он был религиозной гарантией новой европейской системы – « la garantie religieuse du nouveau système européen »(GARF, f.7628, op.1, d.685)