Сейчас (декабрь 2014 года) я начинаю публикацию
нескольких работ, где намечаются некоторые идеи, использованные потом в работе
«Интеллигенция как тема общественной полемики». Тема этой публикация также
пересекается с темой «мировая война», которую я теперь муссирую в этом блоге и
в журнале «Неприкосновенный запас»
Александр Кустарев
Псы войны
(первоначальная публикация в еженедельнике
«Новое время»» № 9 за 1998 год; редакция и примечания 2014 года)
Архив еженедельника «Новое время» (1943-2007) чья-та рука устранила из сети. Боритесь за его восстановление!
«Когда говорят музы,
пушки молчат». «Когда идут солдаты, спокойно дети спят». Должен признаться, что
второе утверждение вызывает у меня больше доверия. Поэт с лирой в руках
выглядит, конечно, больше сторонником мира, чем солдат с автоматом, но не надо
торопиться.
Я не собираюсь
утверждать, что поэты и вообще интеллектуалы всегда и везде хотят войны и что
современные войны (забудем для простоты про античность) происходят
исключительно по вине интеллигенции. Моя задача более ограничена.
Я хочу выяснить, каковы мотивы
интеллигенции толкать общество к войне и как она это делает, даже в тех
случаях, когда не вполне понимает или совершенно не понимает, что она делает.
Отсюда до признание виновности в стиле Нюрнбергского процесса еще долгий путь.
Моя заметка не только рне обвинительный приговор, но даже еще и не прокурорская
речь в суде. Это всего лишь следственный материал. Не более того.
Состав преступления
Разберемся, что такое
«война». Напомним простую и очевидную вещь: война это такая разновидность или
стадия конфликта, когда две стороны пытаются подавить или устранить друг друга
применением оружия. В риторической и поэтической практике это слово
используется для обозначения любого столкновения интересов, что, разумеется,
некорректно. «Холодная война», таким образом, это не война. А разборка в
Чертанове – война.
Так вот. Когда мы
говорим, что последственный имел отношение к началу войны, мы можем иметь в
виду три разных вида его участия. Во-первых, он мог быть носителем или агентом
конфликта. Во-вторых, он мог способствовать нагнетанию
напряженности. В-третьих, он мог призывать к войне
в ее прямом и чисто техническом смысле, то есть к поножовщине или перестрелке
как таковой.
Интеллигенция –
чрезвычайно важный агент конфликта в обществе. Это всегда было ясно
народно-обывательскому сознанию. По мнению обывателя интеллигент «мутит воду».
Это мнение сложилось в ту эпоху, когда интеллигенция старалась нарушать
статус-кво, ставила под сомнение традицию, короче, когда интеллигенция была
революционной, то есть думала об изменении общества.
Но на самом деле
интеллигенция остается агентом конфликта всегда. Интеллигент определяет себя
через свою культуру. Культура интеллигента отличается от культуры
домовладельца, фабриканта и портного тем, что их собственность – дом, фабрика и
швейная машина, а собственность интеллигента – культура. Демонстрация своей
культуры – способ существования интеллигента. И любая интеллигентская группа,
настаивая на себе, автоматически вступает в полемику с другими и стремится
доминировать.
В принципе каждый
домовладелец тоже, может быть, хотел бы отобрать дома у других домовладельцев,
но переход домов из рук в руки не предполагает их уничтожения. Тогда как победа
в борьбе культур предполагает устранение альтернативной культуры. А это
зачастую оказывается возможно только методом уничтожения ее носителя. Если
бутылка не сдается, ее уничтожают. Если враг лезет в бутылку, его уничтожают
вместе с ней.
Я думаю, мы лучше
поймем, что происходит, если вспомним теперь «национализм». Национализм –
имперский или сепаратистский – прерогатива интеллигенции. Доля в национальных
интересах есть у всех, но никто не связан с национализмом таким роковым и
органическим образом как интеллигенция. Национализм как проектная идея родился
не в деревне или на городском дворе, а в интеллектуальном салоне. По ходу дела
у интеллигенции появилось много подельников, но главной лошадью в
националистической упряжке всегда оставалась она.
Здесь нет места для
обильных цитат, и вместо этого сошлемся в этой связи на знаменитый в свое время
(1927 год) памфлет Жюльена Бенда «La Trahison des clercs»
(«Предательство интеллектуалов») с обильными иллюстрациями этой фактуры
[Примечание 2014 года: ссылаться на Ж. Бенда в 1998 году было с моей стороны
несколько бесьактным пижонством, поскольку этой книги не было на русском языке,
но теперь русский перевод есть] . Главная идея Жюльена Бенда в том, чтто
интеллектуалы вопреки уставу своего ордена предались политическим страстям.
Национализм оказывается их главной политической страстью, потому что стремление
к культурному партикуляризму это их raison de’etre.
Хотя удельный вес
конфликта между салонами (нации это суперсалоны) в постиндустриальном или
информационном обществе возрастает, все же это, разумеется, не единственный
конфликт в обществе, и интеллигенция, стало быть, вовсе не единственный
активный агент конфликта. Но она ухитряется принять шумное участие в тех
конфликтах, которые имеют иную, независимую от нее самой, природу. И это
объясняется даже не ее оппортунистическим стремлением лезть не в свое дело. Ее
участие в любых конфликтах на самом деле функционально неизбежно, поскольку
обязательная часть любого конфликта – это враждебная пропаганда. Прежде чем
стать войной, конфликт идет, что называется, на словах и это – работа
интеллигенции.
Интеллигенция
обеспечивает не только семиотическую, но и психологическую часть конфликта. И
здесь оказывается, что ее культура вполне адекватна той задаче, которая
выпадает на ее долю. Дело в том, что для интеллигентской среды очень характерно
повышенная нервная интенсивность рессентимента. Рессентимент, или, проще
говоря, ревнивое отношение людей ко всему, что делают другие, что происходит с
другими, осоенно к успеху других – неизбежный эмоциональный фон там, где во
главу угла ставится реализация личности, самореализация, а главным методом
самореализации оказывается словесное оформление личности, ее речевое поведение,
я бы сказал даже ее речевая политика (speech policy). Она-то и отличается
перенапряженностью+ для нее характерны грубые выпады, унизительные замечания,
разоблачения и даже клевета. Нетрудно сообразить, что все это мы и называем
нагнетением напряженности.
Тщеславие, заметил Макс
Вебер, вообще в природе людей, а в академической среде это просто профессиональная
болезнь. А в артистической тем более. К сожалению это правда. Даже на уровне
межгосударственных отношений так называемые личные амбиции нередко играли
роковую роль. Ну а гражданские конфликты почти всегда обостряются именно из-за
этого.
Было бы соблазнительно подозревать, что все
интеллигенты попросту непорядочные люди. На самом деле этого не может быть.
Целый социальный класс, так же как и любая этническая группа, не может быть
порядочным или непорядочным. Интеллигенты скорее всего
просто жертвы своей функции и тех ресурсов, которыми им приходится мани
пулировать в ходе самопрезентации и разрешения конфликта друг с другом.
Комплекс правоты –
важнейший побудительный стимул интеллигента. А под правотой в конечном счете
понимается моральная правота. В подобных ситуациях проверка правоты логикой или
опытом неуместна, ибо она может привести к окончательному выяснению, кто же
все-таки прав. А именно этого и не требуется. Потому что в этом случае не будет
оснований для конфликта. Между прочим, горделивая заповедь националистов прямо
сообщает нам о полном отсутствии интереса с их стороны к объективным критериям
правоты. «Это моя страна и неважно, права она или не права» (right or wrong – my country) – так любят говорить
националисты. Для националиста нация, а точнее его нация представляет собой
безусловную конечную моральную ценность.
Поэтому всякое
культурное самоутверждение сопровождается неизбежным морализированием.
Противник всегда оказывается аморальным. Для понимания этой ситуации полезно
вспомнить о типологии этики, предложенной в свое время Максом Вебером. Вебер
говорил об этике убеждений (Gesinnungsethik) и этике ответственности
(Verantwortungsethik).
Этика ответственности
предполагает, что агент, скажем, политического процесса подсчитывает, так
сказать, себестоимость своего поведения и принимает рациональные решения на
основе этой калькуляции.
Этика убеждений не
считается ни с чем, кроме предполагаемой необходимости стоять на своем. Она
ведет к религиозным войнам. Или националистическим, коль скоро они представляют
собой секулярный вариант религиозных. Тенденция к этике убеждений – имманентное
свойство интеллигентской общины. Многочисленные биографические примеры
трусливой беспринципности и коллаборационизма интеллигентов не должны затемнять
сути дела.
[Примечание 2014 года: В
отличие от ссылки на Ж.Бенда это не чисто пижонская ссылка; идеи Вебера тогда в
России почти не были известны, и мне искренне хотелось помочь публике, снабдив
ее инструментальным умственным ресурсом, но такое впечатление, что это были
пустые хлопоты – российский морализаторский дискурс остается таким же как
полтора века назад, хотя пара других идей Вебера широко циркулируют в
общественном разговоре; впрочем, и они, кажется, стали мертвыми клише, так и не
повлияв на российское умозрение]
Здесь, пожалуй, надо вспомнить о том, что община, о
которой мы говорим, делится на гуманитарную и научную иинтеллигенцию. Культура
научной общины, вообще-то говоря, совершенно иная. Больше того, уже почти два
столетия идет постоянная борьба между ними за влияние. И гуманитарная культура
с ее апологией интуитивизма, иррационализма, эстетизма пока, кажется,
преобладает. Даже ученые мужи par excellence забывают логику и эмпиризм, когда
выходят из своих лабораторий и научных кабинетов и направляются на
интеллигентские вечеринки. Предлогом для этого служит мнение, что
упрощенно-схематизированный мир науки не покрывает всей полноты жизни. Не будем
вдаваться в бездонную глубину этой темы. Сейчас важно только
напомнить, что культура совокупной интеллигенции -- это так называемая «гуманитарная культура».
Культура, которую мы
соогласно некоторой традиции назвали «гуманитарной», -- благоприятная среда для
нагнетения напряженности. Может быть, роль интеллигенции этим и ограничивается?
Может быть, интеллигенция просто самозабвенна и инфантильно-безответственна, но
не более того? Играет с огнем, не понимая толком, с чем играет?
К сожалению, дело
обстоит несколько хуже. Терроризм и эстетизация войны как образа жизни обязаны
своим существованием интеллиогенции.
Разумеется, нет
оснований разделять вульгарное полицейское представление, будто каждый студент
– бомбист. Но история терроризма от Нечаева до Басаева наглядна и впечатляет.
Впрочем, интеллигентское происхождение терроризма никто вроде бы и не оспаривает.
Не будем повторять всем известное, а просто сошлемся на такой авторитетный
анализ как «L’homme revolté» Альбера Камю.
Обыденно-правовое
сознание делает различие между подпольным терроризмом и военными действиями:
война законна, а терроризм нет. Сами террористы не любят, когда им указывают на
эту разницу. Их взгляд – отнюдь не полный вздор. Но оставим юридический аспект
этой проблемы экспертам ООН и воюющих сторон. И допустим на этот раз, что
открытая полевая война и террористический акт – это в самом деле разные вещи.
Тогда мы должны вспомнить и об интеллигентской традиции пацифизма.
В принципе пацифизм был
заложен в самую суть христианства и современный пацифизм возрождает эту
традицию, отталкиваясь от опыта современных войн. Можно считать, что он восходит
к Толстому (Крымская война) или к Стивену Крейну (гражданская война в Америке).
Первой сознательно-программной пацифистской была, вероятно, Берта фон Зуттнер,
а как широкое программное движение пацифизм оформился после Первой мировой
войны. Жюльен Бенда, на которого мы уже ссылались, говорил, что интеллектуалам
понадобилась война, длившаяся 50 месяцев и унесшая миллионы жизней, чтобы они
спохватились. Действительно, война 1914-1918 годов далеко превзошла все то, что
убогое воображение гуманитарной интеллигенции могло себе представить. Но даже
еще в самый разгар войны у интеллигенции хватало духа писать, например, про
войну такое: «Война – одна их благородных, хотя и ужасных форм борьбы ... Во
имя жизни ведется война и служит она полноте жизни. Вы, пацифисты-гуманисты,
восстающие против войны и призывающие к вечному миру, вы не верите в высший
смысл человеческой жизни, не верите в вечную жизнь ...». И так далее в этом
роде.
Так писал Бердяев. Так
писали и многие его современники во Франции, Германии и Англии. И они не были
белыми воронами в своем общественном классе. Они выражали настроения
интеллектуалов. Теперь такая риторика стала на кокое-то время достоянием
мусульманских шахидов. Ни один добрый христианин сегодня такое не напишет. Но
призывать власти к насилию над несогласными вроде бы светские интеллектуалы
вполне готовы. Например: «Если президент Ельцын и все исполнительные и судебные
власти не поведут себя на самом деле очень жестко и быстро, на них ляжет
политическая ответственность. Пора научиться действовать.... Эти тупые негодяи
уважают только силу. Так не пора ли ее продемонстрировать?». Таков образ
мышления еще одной «группы товарищей» из высших слоев российской интеллигенции
накануне обстрела Белого дома в 1993 году...
У интеллигентского сознания
вовсе нет иммунитета к синдрому поножовщины . Особенно когда стрелять и
подставлять себя под пули предстоит не им самим, а кому-то другому.
