Малые государства: Лихтенштейн, Катар, Сингапур. Отмирание государства. Фриц Шумахер: малое -- прекрасно

Александр Кустарев 

МАЛЫЕ ГОСУДАРСТВА. ЧЕМ МЕНЬШЕ, ТЕМ ЛУЧШЕ

Это -- свободная композиция. Ее тема – малые (маломерные, малоформатные) государства. Я  убежден, что за ними будущее. Я начинаю с эскиза-виньетки. Персонаж этого эскиза – государство Катар. Его база – природный ресурс. Далее следует колонка в журнале для бизнесменов. Ее персонаж – город-государство Сингапур. Его ресурс – географическое положение. И далее следует статья академического профиля. Ее персонаж – микрогосударство и европейский финансовый оффшор Лихтенштейн. И, наконец – очерк, демонстрирующий некую философию (идеологию) адекватную теме «маломерное государство». К ней – более подробные пояснения. Ее герой Фриц Шумахер (Fritz Schumacher). Я изготовил этот эссей почти 40 лет назад для издававшегося в Израиле журнала «22» по подсказке-заказу его тогдашнего редактора Рафаила Нудельмана. Я только что эмигрировал и до этого ничего о Шумахере не знал. А Шумахер с 60-х и, пожалуй до середины 80-х годов был без малого культовой фигурой как один из идеологов «зеленых». Потом его совершенно забыли. Адепты Шумахера ударились в эзотерику или фанатизм. А «зеленая повестка» была присвоена политпартиями власти и вульгаризирована. Все это очень жаль. Шумахер был настоящим пророком. Я надеюсь, его еще вспомнят. Я увлекся им почти полвека назад и остаюсь его поклонником. Было бы у меня время, я еще раз написал бы о нем. 

А теперь к делу.

 Катар – милостью аллаха

           Есть в природе государство Катар. У него оригинальные параметры. Катар – малое или, как я предпочитаю говорить, малоформатное государство. В нем живут 300 тыс. граждан и 1.9 млн неграждан. Катаром управляет шейх Hamad bin Khalifa Al Thani. Можно считать Катар монократией (монархией) с семейно-сословной социальной базой, или аристократией. Сам клан Al Thani насчитывает 1500 человек и вместе с дальними родственниками, приживальщиками и конфидентами, пожалуй там наберется до 30 тысяч. Надо полагать, что именно они и составляют группу долларовых миллионеров, коих в Катаре 10% граждан. 

           Катар – предприятие в составе мировой экономики. Суверенный фонд Катара владеет недвижимостью и пакетами акций в крупнейших ТНК по всему миру. Как старого футбольного партизана меня больше всего интересуют его тенденция наращивать влияние в «республике Футбол» вплоть до создания целой лиги в Европе (слухи). Но это к слову.

           Интереснее другое. Катар выглядит по нынешним стандартам геополитическим уродцем. Но тут я подхожу к тому, ради чего я воспроизвел здесь элементарную фактурную справку по государству Катар: Катар – образец государства близкого будущего. К концу столетия в мире будут преобладать именно такие территориальные общности – юниты (units).
           Сейчас Катар – несколько гипертрофированный вариант этой нормы. Он чрезмерно богат, благодаря огромным запасам газа (игра природы) и вследствие этого соотношение граждан//неграждан (1:7) тоже кажется аномальным. Но в принципе (1) все государства будут малоформатны (само собой, их будет намного больше, чем теперь); (2) значительная доля неграждан в населении будут типична для всех государств; (3) монократий, а тем более аристократий, будет среди них очень много. Хотя к тому времени скорее всего все конституции будут комбинировать эти три классических варианта отношений власти-подчинения. Каким образом – в другой раз.

Сингапур – геометрическое место

Журнал «Деловые люди» (июнь, 2005)

           Где живёт свобода? Не политическая, а экономическая. То есть где предприниматель чувствует себя легче всего? Авторитетный индекс экономической свободы исчисляет фонд «Наследие» (Heritage Foundation). Его публикует "Уолл Стрит Джорнэл" и потом он расходится по всему миру, волнуя воображение. Он содержит много поучительного. Посмотрим на 20 самых свободных стран. 15 из них - европейские. А говорят, что Европа чахнет в смертельных объятиях государства. Не вся правда. В списке нет Франции, Испании, Италии. Но есть Германия и Австрия, Швеция (правда в самом конце).
           Американских стран среди передовиков три. США и Канада, как и следовало ожидать. Плюс Чили - гадкий утёнок Южной Америки. Ещё две страны - Австралия и Новая Зеландия.
Среди 20 самых свободных только две страны из Азии, но зато они занимают два первых места. Это Гонконг и Сингапур.
           Ещё одна интересная сторона дела: почти половина (9) стран - англоязычные, считая опять-таки двух азиатских малых тигров. Всё-таки свобода, где бы она ни жила, родилась в Англии и это чувствуется до сих пор. Само Соединённое Королевство занимает 6-е место.
           Но интереснее всего, пожалуй, то, что 12 стран из этого списка - малые страны. Совсем малые, как Исландия (5-е место, 300 тыс. душ), чуть побольше, как Люксембург (4-е место) или Эстония (7-е место), побольше, но тоже небольшие, как Дания (8-е место, 5 млн душ).
По-настоящему больших стран в этом списке только 3 - Соединённые Штаты (11-е место), Великобритания и Германия (19-е место).
           Отчасти это объясняется тем, что малых стран на свете больше, чем больших, и почти все большие в Азии. Но что это значит? Это значит, что типичная европейская страна невелика, экономически свободна, богата (победнее, пожалуй, только Эстония) и динамична. Естественно предположить, что малые страны в современной глобальной экономике чувствуют себя комфортабельнее. Почему они динамичны? Потому что в них более либеральный экономический режим? Или потому что они уже богаты? Или они могут себе позволить больше экономической свободы, потому что богаты и динамичны? А, может быть, всё это вместе, потому что они малы? Очевидного ответа нет, но связь налицо. 

           Тут ещё не приняты во внимание совсем карлики-оффшоры. Для них индекс экономической свободы вычислять бессмысленно, поскольку они чаще всего представляют собой одно предприятие и пользуются плодами чужой свободы, но опять-таки интересно, что больших-то оффшоров нет.

           Рьяные эконом-либералы тычут большим странам в нос Исландию или Ирландию (3-е место) и настаивают, что с них надо брать пример и либерализировать экономику до предела. Но советчики закрывают глаза на размеры страны. Не могут себе Британия или Франция позволить то же самое, что Сингапур или Исландия. Социальная инертность больших стран намного больше, и это не порок, а проблема. Как решить эту проблему?
           Логично было бы предложить, чтобы все большие страны, так сказать, рассыпались.Такое предложение, однако, будет сочтено ребяческим. Дескать, чтобы распались Россия, Украина, Франция, Штаты? Да кто ж это позволит? Нереально. Но такое возражение предрассудочно, и это оно нереально. Центробежные тенденции во всех больших странах очень сильны, хотя и замаскированы. 

           Интереснее другое возражение. На самом деле не исключено, что залог успеха малых стран именно в существовании больших. Если бы их не было, то такие малявки, как Исландия или Швейцария (15-е место), не были бы так динамичны при всём их экономическом либерализме. Мировая экономика всё-таки нуждается не только в мелких агентах, но и в крупных тоже.
          А кроме того, если мир рассыпется, то кто будет гарантировать безопасность в мире? Гонконг? Латвия? Кипр (16-е место)? Вольный город Одесса-мама? Вот то-то и оно. 
 

Лихтенштейн: гибридный конститут 

(Журнал «Космополис» 2003, № 4)

          В марте и сентябре месяце 2003 года в английской печати самым частотным топонимом после «Ирак» был «Лихтенштейн». Английская сборная играла с Лихтенштейном отборочные матчи Чемпионата Европы по футболу. В марте в Лихтенштейн вместе с английской сборной отправились 3 тысячи туристов (стадион в Вадуце вмещает 3500 человек). Самое большое вторжение в Лихтенштейн, шутили газеты, со времён, кажется, Наполеона. Английские болельщики сейчас, пожалуй, более грозная сила, чем британская армия. Было много волнений.            Всё обошлось, но за этой дымовой завесой мало кто заметил, что в том же марте в Лихтенштейне произошла причудливая перемена государственного строя. Лихтенштейнцы согласились внести важные изменения в конституцию 1921 года. Правитель Лихтенштейна Светлейший (Durchlaucht) князь Ганс-Адам II добивался этого 10 лет. В конце концов референдум принёс Гансу-Адаму ощутимое большинство в 2/3, но поначалу конституционная инициатива князя встретила сильную оппозицию. В парламенте 12 парламентариев из 25 отказывались поддержать инициативу князя. Группа левых партий создала центр «Демократический секретариат» и выступила со встречной конституционной инициативой под названием «Конституционный мир» (Konstitutionsfrieden). Помимо агитации в стране оппозиция пыталась заручиться поддержкой европейских институтов – Евросовета и, так называемой, «Венецианской комиссии», созданной специально для конституционной экспертизы и надзора. Сильной оказалась и оппозиция.
           Казалось, что общественное мнение разделялось примерно поровну, и тогда Ганс-Адам прибег к последней мере. Выступая с тронной речью в парламенте, он обвинил оппозиционных парламентариев и заодно всех несогласных в том, что они нелояльны к династии, и пригрозил, если его конституционная инициатива будет отвергнута, то он переместит княжескую резиденцию в Вену (где, кстати, она и была до 1938 года), а замок продаст - Биллу Гейтсу, например. Произнеся эту угрозу, Ганс-Адам удалился, а парламентарии после этого ещё долго возмущались. Как замечает очевидец, такая прямая реакция на тронную речь – крайняя редкость в политической практике Лихтенштейна (8: 13. 2. 2003).
           Критики новой конституции уверяют, что Лихтенштейн теперь возвращается от конституционной монархии к абсолютной. Лихтенштейн, дескать, поворачивает колесо истории на два столетия назад. Нонсенс в XXI столетии, говорят они. Сторонники уверяют, что, наоборот, имеет место укрепление демократии. 

           Европейский Совет отнёсся ко всему этому настороженно. Лорд Килклуни подготовил доклад (до референдума он не был обнародован, потом тоже его текст не обнаруживается), а двум депутатам Европейского парламента (английский либерал-демократ Майкл Хэнкок и голландский социалист Эрик Юргенс) было поручено внимательно следить за происходящим в Лихтенштейне. Лихтенштейнские левые поднимали в Европарламенте вопрос об исключении Лихтенштейна из Европейского совета, утверждая, что Лихтенштейн теперь недемократическая страна. Но европарламент то ли не согласился с их трактовкой, то ли не счёл происходящее важным в европейском масштабе. Так или иначе, вопрос не был принят, во всяком случае, к срочному обсуждению.
           Легче всего было бы увидеть в этом простой политический курьёз. Государство, дескать, курьёзное и всё там происходящее – политическая оперетта в духе Гилберта-Салливана. Но это не так. Лихтенштейнский прецедент вполне многозначителен в широком политическом и геополитическом контексте. Как бы ни толковать (оценочно) конституционную реформу в Лихтенштейне, она находится в русле нескольких важных, как мы теперь, выражаемся, трендов. Мы поставим лихтенштейнский прецедент в контекст этих «трендов», но сперва - некоторые подробности о самом Лихтенштейне и его конституции. Материалы конституционной дискуссии представлены в деталях на в интернете на сайтах Княжеского дома (2) и «Демократического секретариата» (1).
           Оппозиция подчёркивают, что князь будет иметь право распускать правительство, контролировать назначение судей и налагать вето на законы, принятые парламентом. Хотя он по-прежнему не будет иметь права назначать правительство и объявлять бессрочное чрезвычайное положение, критикам этого кажется мало. По представлению оппозиции "Венецианская комиссия" отметила, что проект новой конституции Лихтенштейна внушает беспокойство по нескольким ключевым положениям. По мнению Венецианской комиссии в результате поправок к конституции властные полномочия князя значительно усиливаются. (13)
           Правящий дом встретил доклад Венецианской комиссии возмущённо. Это «инспирированная акция, подобная санкциям ООН в отношении Австрии (в связи с участием в правительстве правопопулистской партии Йорга Хайдера в 2000 году – А.К.), как сказал наследный принц Алоиз; в августе 2004 года он займёт место в роли владетельного главы Лихтенштейна (11: 28.06.03)
           Князь в интервью (12: 26.05.03) тоже говорил о «внешних врагах»: «Наши противники получили на свою кампанию деньги и значительную поддержку из-за рубежа». В том же интервью Ганс-Адам обвинил европейских экспертов в том, что они некритически приняли аргументы лихтенштейнских противников монархии. На самом деле в результате нынешних поправок  (1) князь отказывается от назначений служащих на должности в аппарате; (2) ограничивается право Князя объявлять чрезвычайное положение; (3) теперь не только Князь, но и парламент может лишить доверия и отправить в отставку правительство; (4) князь отказывается от вето при назначении судей, а если в комиссии по назначению судей (в ней состоят Князь, парламент и правительство) нет единства, то вопрос о назначении судьи решается всенародным голосованием; (5) народ может лишить доверия Князя, в результате чего Князь лишится свой прерогативы (seines Amtes enthoben wird); (6) народ может вообще отменить монархию, и Князь не может наложить на это решение вето.
           Ганс-Адам с гордостью добавил, что в уже в 1921 году Лихтенштейн был в Европе белой вороной, поскольку принципы демократии и правового государства были в Лихтенштейне прочнее и реальнее, чем в остальных государствах Европы, за исключением Швейцарии.
 С разъяснениями выступил и бывший премьер-министр Вальтер Кибер (6: 6.2.03). По его словам, Венецианская комиссия и доклад лорда Килклуни совершают фундаментальную ошибку. Они не замечают ключевого положения в конституции Лихтенштейна. А именно: глава правительства точно так же располагает правом контрасигнации. Без его подписи Князь ничего не может сделать, точно так же как и он без подписи Князя. Конституция Лихтенштейна основана на принципе дуализма, то есть на разделении государственной власти между Князем и народом.
Уже после голосования более подробные разъяснения давал премьер-министр Отмар Хаслер.(8: 23.07.03).
Государственный строй Лихтенштейна основан на прнципе двойного суверенитета – Князя и Народа. Как и в других европейских странах повседневное отправление государственной власти осуществляют правительство, парламент и суды. Но конституция закрепляет за обоими суверенами – Князем и Народом – определённые полномочия в процессе принятия государственно-политических решений в специально зафиксированных в конституции обстоятельствах.
Лихтенштейнская конституция, подчёркивает Хаслер, предусматривает сильные элементы прямой демократии. Народ располагает широким правом на законодательную инициативу и референдум; политическое влияние народа в Лихтенштейне сильнее, чем в других странах Европы. Это, конечно, оказывается возможным потому, что Лиштейнштейн маленькая страна и вследствие этого между народом и правителем развиваются взаимное доверие и устанавливается функционально-общественная взаимозависимость (gesellschaftlichen Verknüpfungen).
В отличие от других европейских монархий, где монарх по ходу исторического времени  уступал – согласно законодательству или фактически свою компетенцию другим органам государства, лихтенштейнский владетельный Князь сохранял свои прерогативы, что и было зафиксировано сперва в конституции 1921 года, а теперь и в новой редакции конституции.
Это прежде всего выражается в том, что он сохраняет право не утвердить законы, участвовать в назначении судей, распускать правительство. Именно эти функции вызвали дискуссию при обсуждении проекта. Но они уже предусмотрены в конституции 1921 года.  Новая редакция конституции адаптирует княжескую прерогативу к современности и конкретизирует её.
Но Князь, как и другие государственные органы выполняет свои государственно-политическую прерогативу, строго в рамках конституции и законов: для произвола нет никакой возможности. Всё уравновешено взаимной контрасигнацией. Законодательные акты Князя находятся под контролем государственного суда (Staatsgerichthof).
Но этого мало. Конституция также предоставляет широкие полномочия народу. Народ может пересматривать конституцию, и нынешняя редакция конституции укрепляет его полномочия.
Народ получает возможность утверждать судей, выражать недоверие монарху и даже отменить монархию. 
Всё это выглядит весьма благообразно, но оппозицияи тоже есть что сказать. Вот её аргументы, как их излагает один из бывших премьер-министров Марио Фрик (4: 10.01.03).
Первый пример. Князь может распустить правительство безо всяких объяснений и назначить переходное. Ландтаг имеет четыре месяца, чтобы оказать ему доверие. Но если ландтаг не согласится выразить это доверие, то что тогда? В конституции на этот счёт ничего не предусмотрено. Это неясность, и, как считает Марио Фрик, Князь фактически правит по принципу чрезвычайного положения.
Второй пример. Любое решение правительства требует санкции Князя и не может войти в силу шесть месяцев, если этой санкции нет. Князь может блокировать действия правительства, просто не высказываясь по поводу принятых правительственных решений. Это противоречит статье 3 конституции, где фикисируется приверженность Лихтенштейна конвенции о правах человека.
Третий пример. Сторонники новой редакции не хотят конституционного суда. Они говорят, что это приведёт к превращению Лихтенштейна в «судейское государство» (Richterstaat), в котором «народ будет исключён из интерпретации конституции...Целому ряду европейских государств, в частности Швейцарии, чужда идея конституционного суда (Verfassungsgerichtsbarkeit), поскольку там не хотят ограничивать субъекта конституции в его праве также издавать законы только из-за противоречий этих законов отдельным положениям конституции. В Лихтенштейне субъекты конституции – народ и Князь – устанавливая отдельные законы подчинены государственному суду (Staatsgerichtshof). Оппозиция же настаивает на важности статьи 112, касающейся полномочий конституционного суда. По мнению оппозиции, он должен бы решать конституционные споры, предотвращая их бесконечную эскалацию и избегая того, что в конечном счёте они могут привести к постановке вопроса о ликвидации самой монархии.
Четвёртый пример. Князь будет принимать участие в назначении судей. Оппозиция полагает, что это проблематично, даже если Князь имеет такое право наряду с правом парламента, поскольку Князь – не избран. Между тем, суды в Лихтенштейны становятся особенно важны в виду быстро развивающейся международно-финансовой функции Лихтенштейна и связанной с ней финансовой преступностью (отмывание денег и т.п.)
Правовая казуистика обеих сторон ведёт в конечном счёте в дурную бесконечность. Что же за ней скрывается, помимо борьбы за власть между институтами лихтенштенйского общества?  Отмар Хасслер: «Наряду с конституционным и демократическим контролем монархия как таковая демократически легитимизирована, особенно в новой редакции (курсив мой – А.К.). Внесение статьи, предусматривающей вотум недоверия монарху со стороны народа, а также установление конституционной процедуры для отмены монархии конкретно означает, что дальнейшее существование монархии целиком зависит от народа. Если конституция 1921 года была договором между двумя суверенами, но теперь монархия очевидным образом поставлена в зависимость от народа».   
В этом искусно сплетённом пассаже всячески подчёркивается роль «народа». На самом деле усиление плебисцитарности лихтенштейнской монархии исключает возможность конституционных инициатив со стороны ландтага и фактически превращает правительство в креатуру Князя, о чём разъяснения умалчивают и что скорее всего и вызывает оппозицию в самом ландтаге.
Ослабление демократии? Представительной – да. Прямой – нет. Наоброт, это усиление прямой демократии за счёт представительной. Строго говоря, вместо спора о демократичности лихтенштейской конституции (особенно в новой редакции, но и в старой тоже) должны бы обсуждаться сравнительные достоинства и недостатки прямой и представительной демократии.
Но споры спорами, а для внешнего наблюдателя интересно другое: а именно, типологическая оригинальность комбинации монархии с прямой демократией. Лихтенштейн - гибридный конститут. Официально именуясь «конституционной наследственной монархией на правовой и демократической основе», он представляет собой в сущности плебисцитарную монархию, где монарх приобретает некоторые свойства президента .
Некоторые аспекты этого «конститута» нам знакомы. Например, идеал органического единства народа и верховного властителя роднит конституционную философию Княжеского дома с философией российского самодержавия и её советской модификации «народ и партия едины».
Главная импликация здесь – элиминирование институтов представительной демократии, несмотря на то, что формально они продолжают существовать.
Интересно, что под шапкой «конституционная монархия» на самом деле находится несколько разных комбинаций монархического и парламентарного принципа. Не все конституционные монархии можно считать парламентарными, даже при наличии парламента. Как раз в случае Лихтенштейна к 1921 году «конституционный процесс так и не дошёл до парламентарной системы правления, или, иначе говоря, до парламентарной монархии». (5: s.191). Теперь же, похоже, он пошёл  в обратную сторону. 
Но в отличие от философии «народного самодержавия», лихтенштейский вариант предусматривает жёсткое правовое оформление прав обоих агентов – народа и монарха. Эти отношения уходят корнями в правовые отношения сюзерена и вассалов средневековой Европы, но модифицированы в духе государственной философии модерна с двумя сопутствующими компонентами: плебесцитарностью и теоретической устранимостью монархии. В результате монархия, обычно рассматриваемая как противоположность демократии, превращается в субъекта демократических прав.
А для тех, кто так и не поверит в эту «лихтенштейнскую демократию», Хаслер напоминает, что Лихтенштейн и его владетельный Князь так или иначе зависят от международных организаций – Европейского совета, Европейской конвенции по правам человека, ООН, Римского договора и т. д. Дескать, внешние обязятельства монархиии её включённость в более широкое правовое поле  гарантируют, что она не допустит никаких деспотических эксцессов.  
Иначе говоря, опасность таких эксцессов не больше, чем в любой корпорации, включённой в более обширную государственно-правовую сеть. Мы могли бы добавить, что опасность и не меньше, учитывая  колоссальную свободу, которой пока пользуются ТНК. Лихтенштейнская конституции вполне аналогична уставу некоего акционерного общества, где полномочия одного мажоритарного акционера уравновешиваются полномочиями совокупного миноритара. Таким образом, Лихтенштейн может рассматриваться как ТНК. Но при этом ТНК, защищённая от внешнего вмещательства, кроме всего прочего, ещё и формальным «национал-государственным суверенитетом». Вот характерные замечания Ганса-Адама и наследного принца Алоиза в совместном интервью (4: 12.08.03). Принц Алоиз: «Я совершенно убеждён, что принцип тайны вклада становится всё более важным. Я также верю, что тайна вклада необходима как действенный инструмент налоговой конкуренции между государствами и всё больше государств признают это в обозримом будущем». Князь Ганс-Адам: « Все достаточно большие предприятия в секторе финансовых услуг могут переместить свою деятельность теперь на любой другой констинент. Европа, усиливая давление на Лихтенштейн, добьётся только того, что деньги уйдут из Европы, что уже отчасти и происходит».
Так что Лихтенштейн и ещё в одном смысле – гибридный конститут. Сопоставление Лихтенштейна с коммерческой корпорацией – не метафора. Лихтенштейн имеет двойную хозяйственную базу. Традиционно жители Вадуца и 11 прилегающих деревень, как и любой другой альпийской долины, занимались причудливыми тонкими производствами, выросшими из высокой художественно-ремесленной культуры, и туризмом. Старые тонкие ремёсла теперь превратились в небольшие производства дорогой высокой технологии.
Княжеский же дом занимался международными финансами уже со времён Тридцатилетней (XVII век) войны. Он специализировался на долгосрочных вкладах. Продолжатель этой традиции банк LGT (Liechtenstein Global Trust).
LGT  - не обычный банк. Банк основан в 1920 году и принадлежит княжескому дому (2). Во главе банка стоит брат Князя Его светлость принц Филипп.  Вклады в банке составляют 40 млрд. швейцарских франков (30 млрд. долл.). Наряду с частными вкладами банк занимается управлением институциональными фондами, как опекун имущества (Treuhand) и – с поразительным успехом – на рынке альтернативных инвестиций. Через  LGT Capital Partners банк занимается хеджированием (hedge-funds) и продажей акций частным лицам. В этих операциях через банк проходят ещё 4,4 млрд франков (3,3 млрд. долл.), что делает его одним из европейских лидеров в сфере альтернативных финансовых продуктов.
Банк не только консультирует вкладчиков, но и приглашает помещать их вклады туда же, куда он помещает семейные средства Княжеского дома, то есть участие в «княжеском портфеле». Сейчас в этой схеме 1,6 млрд принадлежает клиентам и 1 млрд. княжеской семье.
Но Ганс Адам II (род 1945) добавил к этому семейному бизнесу кое-что принципиально иное. Это он превратил Лихтенштейн в «финансовый рай». Он установил низкий налог ( не больше 20%), учредил в качестве услуги секретность вкладов и, главное, ввёл собенно простую процедуру регистрации фирмы. В результате Лихтенштейн стал местом регистрации 80 тысяч предприятий; они присутствуют здесь чисто символически и поэтому называются «почтовыми ящиками» (русскому человеку этот термин много говорит, не правда ли?) – по английски letter box или mail box. Одной платой за свою «прописку» они обеспечивают 30% доходов Лихтенштейна.Они больше чем туризм стимулируют отельный бизнес и вообще всю сферу услуг. Число частных банков за сравнительно короткое время выросло с 4 до 17. Местное население не может обеспечить трудовыми ресурсами этот финансового-туристический комплекс. Сюда на работу приезжают ещё 14 тыс. человек – из Австрии и Швейцарии ежедневно и ещё 5 тысяч сезонно (главным образом из снандинавских стран).
Князь не платит прямых налогов в бюджет, но и не получает содержания и все расходы на семью (княжеский клан насчитывает сейчас около 100 человек) платит из своего кармана. Но косвенные налоги с предприятий, принадлежащих Князю, составляют значительную часть бюджета Лихтенштейна. Княжеский дом и страна Лихтенштейн представляют собой в сущности корпоративный конгломерат.
Фактически государство сдаётся в наём. А недавно этот способ существования был доведён до  курьёзного, но вобщем логического конца. Лихтенштейн можно снять целиком для какого-либо мероприятия. Как снимают под вечеринки банкетные залы, прогулочные яхты или скверы. Точно так же теперь можно снять всю страну под названием Лихтенштейн. Есть много корпораций и международных организаций, которым это теперь вполне удобно и под силу. Глобализация в действии. Один из корреспондентов «Гардиан» уже даже сообщает, сколько это будет стоить: 320 (долларов или фунтов, около 500 долларов) на человека в сутки (3: 14.2.02). Додуматься до этого рацпредложения не было трудно, потому что сама жизнь подсказала: и так крупные организаторы всяких международных симпозиумов и конференций снимают сразу по несколько отелей. Следующий шаг – все отели со всеми туристическими угодьями (включая княжеский дворец и княжеские винные подвалы) сдаются оптом. 
Лихтенштейнский парламент по этому поводу проявил беспокойство, но представитель правительства поддержал эту идею, сказав лишь, что она была неудачно названа: «Слухи, что правительство собирается отдать ключи от страны арендаторам, неоправданы» (9:: 25, 2003). «Ключи от страны», конечно, метафора, но в данном случае речь идёт о беспрецедентной технике манипулирования суверенитетом, то есть о фактуре, истинное содержание которой пока не очень поддаётся адекватному описанию.
А представитель Ганса-Адама добавил, что «этот блестящий план задним числом подтверждает, как правы были лихтенштейнцы, что согласились – и таким большинством – с поправками к конституции».Спрашивается, каким образом план сдачи Лихтенштейна в краткосрочную аренду соотносится с конституцией. Очень просто. Ганс-Адам покинул бы Лихтенштейн, если бы его подданые не согласились на перемены в конституции, а без него страна теряет значительный элемент своего имиджа. Проект так и называется «арендуй-княжество» (rent-a-principality). А кому нужно княжество без Князя? (пока неизвестно, появился ли спрос на эту услугу).
В 2000 году, однако, над Лихтенштейном нависли тучи. G7 и OECD (Организация экономического сотрудничества и развития – неформальный, но влиятельный институт) критиковали Лихтенштейн за его нежелание сотрудничать в борьбе против международного отмывания денег. Лихтенштейну пришлось к этой критике прислушаться. с октября 2000 года закон обязывает банки придерживаться системы «знай своего клиента» ("know your customer"). Формально Лихтенштейн перестал быть «раем секретности».
Но этого оказалось мало. Одновременно пошли разговоры, что в Лихтенштейне держит деньги Аль Каида. Американцы засекли больше десятка финансовых покровителей Аль Каиды (в основном саудийские семьи), пропускающих деньги через европейские финансовые оффшоры, включая, разумеется, и Лихтенштейн. По сведениям расследователей из «Обзервер» в Лихтенштейне отметились и колумбийский наркобарон Эскобар, прес ловутый филиппинский президент Маркос, ещё более пресловутый Мобуту и английский медиа-магнат Роберт Максвелл. (10: 27, 2002).
 
В октябре 2002 года американское министерство финансов официально сообщило о своих подозрениях об этом лихтенштейнским властям. Американцы пригрозили, что они этого не потерпят.
 Серьёзное давление на Лихтенштейн оказывает и Германия. Под надзором немецкой разведки несколько управляющих фондами. Один из них – Герберт Батлинер управляет делами 10 тысяч «почтовых ящиков» и замешан, в частности, в дело о партийных взятках, шедших через канцлера Коля (Батлинера и Коля связывают дружеские отношения). По заключению германской разведки (как её цитирует «Обзервер»): «анонимность фондов и компаний, секретность банковыских операций, перемешивание легального и нелегального бизнеса, а также тесные контакты с банками, политиками и полицией позволяют лихтенштейнским поверенным, юристам и консультантам без особых трудностей обеспечивать финансовые услуги, особо ориентированные (customised) на нужды организованной преступности».
После того как информация из доклада немецкой разведки попала в прессу во время процесса Маркоса на Филлипинах, в самом Лихтенштейне разразился страшный скандал и начались реальные и показные меры для наведения порядка с участием самого Ганса-Адама. «Обзервер», между прочим, связывает именно этот поворот с интенсификацией кампании в подьзу поправок к конституции.
Премьер-министр Хаслер, выступая с докладом в Американском институте предпринимательства (American Enterprise Institute, 10. Mai 2002) сообщил, что на конец 2001 года 98% считов подозрительных бизнесменов в лихтенштейнских банках были открыты. Если после этого у банков остаются подозрения по поводу происхождения денег и целей трансакции, банки должны сообщать о своих подозрениях в "Финансовую разведку» (Financial Intelligence Unit - FIU). В отчёте этой организации за 2002 год фигурируют 202 донесения о подозрительной практике, то есть на 30% больше, чем в предыдущем году. Почти все они поступили от банков и поверенных и 2/3 имеют внутрифирменное происхождение. Почти все из 17 банков Лихтенштейна сообщили в FIU о подозрительных сделках. Всё это обходится лихтенштейнским банкам недёшево. Активы LGT, например, уменьшились за время этой кампании на 10% (9: 27, 2002).
Зато Лихтенштейн был вычеркнут из –чёрного списка», а в июне 2003 года Лихтенштейн заслужил высокую оценку МВФ. В августе 2003 года Лихтенштейн принял решение о создании Управления финансового надзора, независимого от правительства. Постепенно вырабатывается режим, позволяющий Лихтенштейну участвовать в конкуренции финансовых штандортов выполняя международные нормы по борьбе с криминальными деньгами. Во всяком случае, создавая такое впечатление.
                                                                     х
 
Теперь, как было объявлено в начале, посмотрим как вся эта фактура соотносится с важными трендами в обществе и глобальной системе.
Во-первых, микрогосударства приобрели в глобальной системе важную функцию и число их расёт. Они даже из курьёзного исключения могут стать правилом. Это не значит, что на месте нынешних больших государств возникнет в одночасье рой мелких государств с теми же в точности прерогативами и атрибутами. Но те или иные функции центральных властей повсюду медленно, но верно делегируются как к нетерриториальным субъектам, так и к более мелким территориальным. Идёт процесс федерализации – чаще скрытый некоторой дымовой юридической завесой и делегированием ряда государственных функций в суперцентр. Европа 15-ти объединена более или менее в границах «Священной Римской империи». Лихтенштейн – осколок этого агломерата, состоявшего из 343 частей. Теперь этот конститут можно воспринимать как образец одного из физико-юридических элементов будущей Европы, понимаемой как «Европа регионов» (Лихтенштейн не входит в Евросоюз, но входит в «Европейское зону свободной торговли» (EFTA).
Во-вторых, в мире, главным образом в Азии есть несколько некрупных, а то и мелких монархий. В африканских странах внутри государств, внешне стилизованных под современные, продолжают существовать монархии и вождизмы. Если считать их реликтами «старого времени», то следует ожидать их модернизации. Пути этой модернизации всё ещё плохо намечены. До недавнего времени образцом успешной модернизации монархии было Соединённое королевство. Или скандинавские монархии. Вряд ли их опыт будет востребован за пределами Европы. Опыт Лихтенштейна кажется более релевантным для остального мира. Как заметила одна швейцарская газета «скоро в Альпах обнаружатся Тонга и Ниуэ». Модернизация малых монархий выглядит более удобной на пути их комбинации с прямой демократией, нежели с парламентарностью. В то же время не исключено, что многие республики имеют тенденцию к династическому принципу власти. Будут ли они при этом именоваться монархиями, или нет, вопрос их «стилистического вкуса» и, может быть, не так уж существенно. Эта тенденция наметилась в нескольких мусульманских странах, в бывших советских республиках и даже в субъектах Российской федерации.
В-третьих, функции центральных государств уходят к частным корпорациям («фирмам»). Большие финансовые конгломераты имеют набор функций, очень похожий на государственный. Как правило они нетерриториальны. Но на этом фоне особенно интересен опыт государств, пригодных по своим параметрам к преобразованию в фирмы. И это опять-таки Лихтенштейн. Территориальность Лихтенштейна почти символична – на карте Европы он занимает место гораздо меньше, чем его же знаменитая у коллекционеров почтовая марка. Границы его проницаемы. Они реальны в той же мере и в том же смысле, что и границы между территориями мафий в большом городе вроде Нью Йорка: «досюдова хозяин я».
Это помогает понять, почему Князь так заботится о полномочности Княжеского дома во главе Лихтенштейна и одновременной легитимизации наследственности в управлении  Лихтенштейном как корпорацией.
В-четвёртых – проблема идентичности. Наряду с коллективами по интересам в мире становится всё больше коллективов на основе общей идентичности. А идентичность всё чаще превращается сама по себе в товар. Необычное положение монарха в Лихтенштейне, объясняется рядом факторов, в частности малыми размерами страны. Отмар Хасслер подчёркивает (8: 23.07.03) : «При населении 33 тысячи Княжеская династия есть гарант непрерывности государства (Kontinuität des Staates). Малость государства обеспечивает  прямой дуступ к самым высшим институтам власти. Князь, таким образом, укоренён в этой демократической атмосфере. Князь благодаря своему общественному, экономическому (курсив мой –А.К.) и конституционному положению свободен от какого-либо политически-интерессантского давления. Он – органическая часть лихтенштейнской идентичности. Хаслер мог бы добавить, что уже сейчас в Лихтенштейне каждый третий житель и каждый второй работающий – иностранцы, что сильно затемняет и обостряет проблему идентичности.
Адъютант Князя, обсуждая идею оптовой аренды Лихтенштейна напомнил: «Теперь вы видите, как вам нужен князь. Какой главный слоган у лихтенштейнских туристических фирм? «Princely Moments» (ощути себя на минутку принцем – примерно так). Не исключено, что Князя удастся уговорить встречаться с некоторыми корпоративными арендаторами». Выражение «корпоративный арендатор» в этом контексте тоже выглядит смыслозначительно. 
В-пятых – размывание национал-государств, по общему мнению, означает кризис демократии и поиски новых её форм. Проще всего было бы, конечно, отмахнуться от опыта Лихтенштейна как от враждебного демократии – на этом в сущности и настаивает оппозиция. Поразительно, что внешний мир тоже совершенно глух к аргументам Князя и его сторонников. Вся европейская пресса, вплоть до консервативных «Дейли телеграф» и «Ди Велт» считают, что Лихтенштейн теперь ликвидирует демократию и возвращается к абсолютизму. Опасности тут, конечно, очевидны. Но опыты с прямой демократией в американских штатах по меньшей мере не менее противоречивы. И, как настаивают теоретики постмодерна, эксперименты необходимы  и неизбежны так или иначе.
Сосуществование монархии и парламента остаётся историческим компромиссом и паллиативом. Это подчёркивали в 80-е и в 90-е годы правоведы, считавшие (под влиянием Карла Щмитта) государственный строй Лихтенштейна «промежуточным» и потому неустойчивым. Например: «Конституционная монархия в Европе – исторический реликт, и демократически-парламентарная основа, на которой она покоится в Лихтенштейне, - фикция; система работает в конституционно-политической повседневности, но в черезвычайной ситуации (Ausnahmezustand) не годится. Такая конструкция не может поддерживаться длительно». (7: s.283). И рано или поздно, как считает Рената Вольвенд (руководитель делегации Лихтенштейна в Евросовете) встанет вопрос: «насколько в рамках Евросовета вообще оправдано и желательно существование монархий в качестве суверенов наряду с парламентом (4: 28.1.03). Или, добавим, наоборот, существование парламентов наряду с монархиями. Это касается всех европейских монархий. Пытаясь заново легитимизировать монархию не как внеправовой институт, а в комбинировании с прямой демократией, Лихтенштейн создаёт некоторый гибридный конститут, рассчитанный на длительное выживание. Окажется ли он более живучим, чем промежуточные формы, возникшие в XIX веке? Впрочем, что вообще в постмодерне может рассчитывать на исторически длительное существование?

Референция
1.dese.li
2.fuerstenhaus.li
3.Guardian
4.Liechtensteiner Vaterland
5.Die Liechtensteinische Verfassung 1921 (Hrsg. G.Batliner), Vaduz, 1994,
6.Liechtensteiner Volksblatt.
7.Malunat B. 1987. Der Kleinstaat im Spannungsfeld von Dependenz und Autonomie. Frankfurt am Main - Bern.
8.Neue Zuercher Zeitung 
9..The New York Times
10.The Observer
11.Tiroler Nageszeitung
12.Tyden
13.Venice.coe.int
 
 
Александр Кустарев
 
Цивилизация здравого смысла с точки зрения здравого смысла (взгляды Э Ф Шумахера)
 
(первоначальная публикация в журнале «22» (Тель Авив) № 38б 1982 или 19832 год
 
Критическое начало было присуще западной культуре на протяжении всей ее истории. Критика велась с разных позиций: с традиционалистских (например, ранние христианские ереси), или обновленческих (реформация, позитивизм, марксизм). Наконец, было замечено, что вся предыдущаяи критика была органической частью той культуры, против которой выступала. Это было принято как урок, и вохникли критические школы, уже вполнеи сознававшие, что они сами есть плоть от плоти критикуемой еими культуры. В их исполнении критика западной культуры стала самокритикой и приняла иную методологию. Попытки полного отвержения существующей культуры были оставлены, и упор стали делать на ревизию и реорганизацию культурного наследия. Одна из самых ярких фигур в этом русле европейской мысли – Шамахер.
Эрнст Фридрих Шумахер – европеец, католик. Он родился в Германии. В 1930 году он поехал изучать экономику в Англию и остался там навсегда, вплоть до самой своей смерти в 1977 году. По профессии он был менеджер-экономист и занимал высокий пост в Британском управлении угольной промышленности. Он также занимался активной общественной деятельностью: был президентом Почвенной ассоциации, занимающейся проблемами органического земледелия, основателем и председателем Группы Развития Промежуточной Технологии, специализирующейся на про­ектировании малогабаритного машинного оборудования и ин­струментов для стран Третьего мира, инициатором движения "Четвертый мир", защищающего идеи политической децентрализа ции и регионализма, а также директором "Скотт Бадер Компани", своеобразного промышленного кооператива, проводящего прин­ципы коллективной собственности и сознательного ограничения размеров фирмы.
В Шумахере сочетались, кажется, все европейские добродетели: здравый смысл и свободомыслие, практичность и духовность, уважение к свободе и неодобрение греха, утонченная религиоз­ность и бытовой оппортунизм, глубокая умственная культура и отсутствие интеллектуального высокомерия,..
На фоне современной профессиональной философии в работах Шумахера бросается в глаза одна важная деталь. Он ориентируется на непосредственный опыт живущих рядом с ним людей, стремится смотреть на мир их глазами и в своих размышлениях найти ответ на волнующие их вопросы. Его размышления и рекомендации предназначены не для управляющих инстанций, а для управляемых, которые хотели бы по возможности управлять собой сами. Шумахера волнуют не столько проблемы начальства, сколько проблемы людей.
Шумахер — не философ в академическом смысле этого слова. Он мог бы повторить вслед за Бубером: "Я не философ, я просто смотрел из окна и кое-что увидел". Шумахер — практический мыслитель демократического толка. Он рассуждает как простой человек и для простого человека. Реален, думает Шумахер, чело­век, реальна "пара людей", община, а общество — это абстрактная схема. Шумахер пытается остаться на почве идеала "не человек для общества, а общество для человека". Шумахер — учитель и проповедник. Он конечно же народный мыслитель. Он хочет дать людям "человеческую" философию коль скоро академическая философия считает своим долгов заниматься более 'важными" вещами. Академическая философия "оторвалась от народа". И даже не потому, что пользуется непо­нятным "масонским" языком: любой язык, в конце концов, может быть выучен — обучили же грамоте на Западе 99% населения Академическая философия предала массы потому, что пренебрегла их проблемами и, вместо того чтобы заниматься проблемами масс, занялась исключительно проблемой эффективного управле­ния массами.
 
Антропология Шумахера
 
Содержание учения Шумахера прямо вытекает из его антро­пологии, то есть из его представлений о человеке. Вот его исходное представление: "В то время как традиционная мудрость видела слабость человеческого разума, но считала его открытой системой, то есть признавала его способность выйти за пределы самого себя на более высокие уровни, новая школа мышления исходит из того, что возможности разума фиксированы в узких пределах. Эти пределы недвусмысленно установлены, но внутри этих пределов он обладает поистине неограниченными возможностями".
Шумахер согласен с традиционной мудростью. Он реставрирует "донаучные" представления о человеке. История как будто бы показала, что эти представления в свое время не повели ни к чему, кроме абсурдного аскетизма, мистицизма и высокомерного невмешательства в собственный быт. Они ском­прометированы непримиримым консерватизмом их носителей на историческом рубеже между так называемым Темным вре­менем и Новым временем. Кажется, что религиозной натурфило­софии человека вынесен окончательный приговор. Тем не менее Шумахер смело встает на ее защиту. Человека, думает Шумахер, следует считать в первую очередь духовным существом. Это рас­ширяет наши представления о человеческих потребностях и по­зволяет более изощренным образом толковать прогресс. Это нужно еще и для того, чтобы человек осознал свою способность к свободному выбору и к преодолению пагубных страстей, веду­щих в тупик. Моральная программа Шумахера предполагает существенное усилие человека над собой. "Пока мы не сделаем над собой созна­тельного усилия, — говорит Шумахер, — наши желания всегда будут расти быстрее, чем наша способность их удовлетворять".
 
Шумахер повторяет старые истины, повторял их и Ганди. Оба они думали не о том, чтобы прослыть оригинальными, а о том, чтобы спасти от забвения некоторые важные доктрины. А им грозит забвение, потому что они подкрепляются такими аргументами, к которым теперь мало кто прислушивается. В ча­стности, традиционная мудрость обещает потустороннее возна­граждение за добродетель. Это, вероятно, ослабило конкуренто­способность христианских этических доктрин в борьбе с эконо­мической моралью Нового времени. Шумахер ищет новые аргу­менты. Он обращается к некоторым очевидностям нашего прак­тического опыта. "Жизненная стратегия, преследующая благо­состояние в узком смысле слова, иначе говоря, материалистиче­ская стратегия непригодна в этом мире, потому что ей чужд прин­цип "предела", тогда как ее окружающая среда очевидным образом ограничена. Окружающая среда уже дает нам знать, что определен­ные напряжения становятся чрезмерными. Решение каждой проб­лемы приводит к возникновению десяти других". Эта жизненная стратегия, кичащаяся своим практицизмом, на самом деле как раз непрактична. Каким же образом материалистическая антропология ведет к возрастанию напряжений в существовании природного человека? Принцип беспредельного роста в материальной сфере существования порождает, по Шумахеру, своеобразную органи­зационную структуру, особого рода технологию, науку и эконо­мическую идеологию. Все их Шумахер подвергает резкой критике.
 
Критика организационной структуры
 
Очевидно, отмечает Шумахер, что в современном обществе преобладает тенденция к крупномасштабной организации. Она сопровождается тенденцией к централизации управления. Это ведет к автократии. "Индустриальное общество, независимо от то­го как демократичны его институты, автократично по методам управления". Пороки автократии интересуют Шумахера опять-таки прежде всего в антропологическом аспекте, а не с точки зрения экономической эффективности, что более или менее обычно для многих версий либерализма и особенно типично для либерализ­ма советского (близкого к западному "неоконсерватизму").
Централизованная автократичная организация сводит к мини­муму, а то и вовсе на нет человеческое общение. Она заменяет его косвенной взаимозависимостью на основе глубокого разделения труда. Именно это как будто бы ведет к отчуждению. Обычно обращают внимание на то, что в ситуации отчуждения трудящийся утрачивает контроль над результатами своего труда, теряет эти результаты из виду и его трудовая деятельность приобретает ха­рактер автоматической бесцельности. Функция принятия решений не только отчуждена в пользу центрального органа, но и удалена на такое расстояние, что функционер даже не знает, откуда исходят указания и чьи цели и интересы они отражают. Все это крайне неприятно, но вряд ли это самое существенное. Существует другая сторона отчуждения, и она важнее. Как пишет Шумахер, "единственная эффективная коммуникация — это ком­муникация непосредственная, межличностная, лицом к лицу". Именно ее последовательно ликвидирует крупная организация.
Почему межличностная коммуникация так важна? Шумахер думает, что только в ней может быть реализована та часть челове­ческого существования, которая связана с самосознанием. А это ведь и есть специфическая сфера человеческого. В самосознании, напоминает Шумахер, состоит природное назначение человека как звена в мировой эволюции и ступени в иерархии природы. Удивительно, но самосознание невозможно у одиночки. Оно воз­можно только в коллективе, состоящем по меньшей мере из двух. Потому что в процессе самосознания решающую роль играет по­знание смежной личности, сочувствование, сопереживание. Само­сознание осуществимо лишь в ситуации, где есть "Я" и "Ты". Шумахер полагает, что человек может реализоваться только в небольшом коллективе. Активность должна замыкаться, на­сколько это возможно, в небольшом коллективе, обозримом для человека. Однако Шумахер делает оговорку. Он не предпо­лагает уничтожить крупную организацию вообще, как этого тре­бовали, например, некоторые варианты анархизма. "Фундамен­тальная задача, — говорит Шумахер, — обеспечить существование полноценных малых форм внутри крупной организации". Как это сделать? До того как ответить на этот вопрос, посмотрим, однако, что Шумахер говорит против современной технологии.
 
Критика технологии
 
По мнению Шумахера, современная технология крупногаба­ритна, сложна, насильственна и требует узкоспециализированной рабочей силы.
Узкая специализация сводит человека к функции. Кажется, уже никто не верит в благотворное влияние на человека узкоспециализированного труда. Правда, многие полагают, что если видеть в узкоспециализированном труде печальную необходи­мость, то можно нейтрализовать его дурные последствия на до­суге. Все надежды, таким образом, возлагаются на свободное время. Здесь возможны два возражения. Во-первых, это пред­полагает, что в человеке могут ужиться две ментальности: одна будет "включаться" на работе, другая — на досуге. Если это воз­можно, то не без последствий. Во-вторых, Шумахер обращает внимание на следующее обстоятельство: "Количество подлинного досуга, доступное членам общества, обычно находится в обратной пропорции к мощности машинного оборудования, экономящего труд..." Итак, чем эффективнее труд, тем меньше досуг. В этом есть что-то бредово-непостижимое, но это факт. Но и это еще не все. То, что человек производит, он должен потребить. Иначе экономическое производство перестанет быть экономичным и, в соответствии с собственной логикой, утратит смысл. Досуг оказывается мобилизованным для принудительного потребления. Содержание досуга диктуется нуждами производства.
Стало быть, надежды на рост досуга в высокопроизводительном обществе могут оказаться вполне эфемерными. В нем обнаружи­ваются тенденции, опрокидывающие, казалось бы, неопровержи­мую логику "принцип экономии живого труда". Крупномасштаб­ное производство благодаря своим масштабам и своей произво­дительности не освобождает человека, а закабаляет его.
Далее, современная технология сложна и капиталоемка. По­этому она не совместима с личной организационной инициативой, и, что еще более существенно, пользование ею требует значитель­ной предварительной подготовки (и тренировки!). На Западе отрицательные последствия этого не так очевидны. Население западных обществ эволюционировало более или менее "в ногу" с технологией и, по видимости, приспособлено к ней. Гораздо хуже дело обстоит в Третьем мире. Разрыв между той технологией, которую ныне Запад предлагает миру, и реальными потребностями людей огромен. Шумахер ссылается на Ганди, который говорил, что мы нуждаемся не в массовом производстве, а в таком произ­водстве, в котором могли бы участвовать массы. Попытка внед­рить в Третьем мире технологию крупного массового производ­ства приводит к почти катастрофическим результатам. Она под­рывает условия существования мелкого производителя и вместе с тем не может его обеспечить работой по найму. Безработица в западных странах у всех на виду, но публика мало что знает о масштабах безработицы в Третьем мире. А они почти фантас­тичны: 20—25%, а в некоторых районах и больше. Там экспро­приация мелкого производителя "мягким" методом капитало­емкой индустриализации, в сущности, препятствует усовершен­ствованию традиционной технологии. Между тем местные тех­нологии отнюдь не бесперспективны. Об этом, в частности, гово­рит опыт основанной Шумахером "Группы развития промежу­точной технологии". Развал экономики Третьего мира под воздействием современ­ной западной технологии — уже свершившийся факт. На Западе крупному производству были принесены также значительные жертвы. Трудно сказать, какие коллизии возникли бы в Европе, если бы огромное количество людей не смогло уехать в Новый свет. Еще тяжелее пережил внедрение новой технологии СССР. Здесь все отягощалось еще и законодательным запрещением част­ной инициативы, в результате чего многие миллионы людей, не уложившиеся в схему массового централизованного производст­ва, были физически изъяты из этой схемы и обречены на прину­дительный труд, гораздо более примитивный, чем они могли бы делать, если бы были предоставлены сами себе.
Но можно ли считать, что для Запада худшее уже позади? Ка­жется, что нет. Несовместимость сложной технологии со струк­турой человеческой личности получает новые проявления. В част­ности, становится все более заметно, что далеко не все способны участвовать в трудовом обеспечении сложной технологической структуры. Не способны просто потому, что не способны. Воз­никает новый, пожалуй, невиданный доселе, повод для социаль­ной стратификации. Общество будет состоять из способных и неспособных. Нетрудно сообразить, что способными будут счи­таться те, кто будет способен к роли функционера, служащего, исполнителя. Часть населения несомненно продемонстрирует требуемые способности. А что будет с остальными? Они будут заклеймены как неспособные. Их будущее, мягко говоря, темно. В лучшем случае за ними будут закреплены непрестижные и эко­номически невыгодные функции. В худшем случае они будут физически устраняться. Как говорил поэт Маяковский, "в ком­мунизм пустят не'всех". Шумахер исходит из того, что массы обыкновенных людей скорее "неспособны", чем "способны". Ну что ж, из этого может'следовать только одно: "Если люди не могут приспособиться к методам, методы должны быть приспособлены к людям". Нельзя взнуздывать человечество. Дайте людям жить.
Наконец, Шумахер все время подчеркивает, что крупная и слож­ная технология разрушительна, поскольку извлекает из природы невозобновимые ресурсы в неограниченных (в принципе) коли­чествах, ничего не давая взамен. Эта безмятежность чревата эко­логической катастрофой. Происходит эта безмятежность из эконо­мической идеологии.
 
Критика экономической идеологии
 
Экономическая доктрина западной культуры вызывает у Шума­хера, пожалуй, наиболее острую реакцию. Ведь он сам — экономист. Как ему кажется, суть этой доктрины в количественном (бухгал­терском) подходе к миру. Опасность экономизма не только в том, что он мировоззренческое заблуждение. Экономизм — активное заблуждение. Приписывая жизни экономическую суть, мы придаем ей экономическую суть. Извращение ума ведет к извращению жизни. Количественная схема жизни придает самой жизни численный схематизм.
 
Помимо сведения всех вещей к их рыночной стоимости, эконо­мический подход грешит другими нереалистическими допущения­ми. Он рассматривает мир в краткосрочной перспективе, отметая долгосрочную перспективу как "пустую" (в долгосрочной перс­пективе, как говорил Кейнс, мы все умрем). Это — антиисторизм. Затем он игнорирует зависимость человека от природного окруже­ния. Финансовый баланс предприятия не учитывает так называ­емых "даровых" благ, и их как будто бы не существует. Далее экономическая доктрина смотрит на труд как на бремя, а смыслом и целью производства считает потребление. Вместе с тем пара­доксальным образом экономизм фактически устанавливает примат производства над потреблением (особенно открыто в советском марксизме) и не считает потребностями те, которые не поддаются количественному измерению и сопоставлению с производством в рамках единой бухгалтерии. А среди них — потребность в общин­ной жизни, в творчестве, в духовном опыте.
И эта убогая гипотеза овладела нашим сознанием?! Как с го­речью замечает Шумахер, достаточно сказать, что вещь "неэкономична", — и она приговорена, к ней теряют интерес как к пустому месту. Мы должны, говорит Шумахер, пересмотреть экономиче­скую доктрину или отказаться от понимания мира в_ экономиче­ских терминах вообще.
 
Критика науки
 
Обсуждая науку, Шумахер, собственно, критикует не саму науку, а распространение инженерного метода на решение проб­лем, которые так не решаются.
Среди особенностей инженерного метода одна имеет особое значение. Решение инженерной (технической) проблемы возможно предварительно: в чертеже, экспериментально, пред вычислением. Такие проблемы Шумахер называет "проблемами со сходящимися решениями".
Но человек и общество имеют дело с проблемами, которые Шумахер называет "проблемы с расходящимися решениями". Это прежде всего проблемы метафизического ряда: "Что все это значит? Где смысл?", "Что мне делать с моей жизнью?", "Что делать, чтобы получить спасение?"
"Живое" решение подобных проблем возможно, как считает Шумахер, только в "живом" коллективе. А это должен быть обя­зательно малый и свободный коллектив, основанный на меж­личностном общении. В малом коллективе возможен живой синтез противоположностей. Малый коллектив может решить проблему, не прибегая к инженерным методам. Напротив, крупная организа­ция способна только к инженерным решениям. Поэтому она либо игнорирует неразрешимые для нее проблемы, либо придает им предварительно видимость инженерных и предлагает псевдореше­ния. Широко расцветшая ныне деятельность "социального планиро­вания" — деятельность как раз этого рода.
Инженерными методами решаются технические проблемы, но не проблема существования, потому что это не техническая проблема. Проблема существования не может быть решена предва­рительно: существование и есть решение проб­лемы существования. И она не может быть решена од­ними людьми за других. Как говорил Льюис Мамфорд, "свою жизнь нельзя поручить кому-то".
Опять-таки наука здесь,  возможно,  и  ни  при чем. Серьезная наука всегда добросовестно оговаривает условия своей возможной приложимости. Но в руках среднего интеллектуала Новая наука за четыре века своего существования превратилась в идеологию.
Естественные науки вообще ничего не говорят о существовании. Их интересы в другом. Но институт гуманитарного знания, имити­рующий науку, выдвигает несколько идей, относящихся к сущест­вованию. Все они происходят из 19-го века и, по мнению Шумахера, ведут лишь к недоразумениям. Это — идея эволюции, утвержда­ющая, что высшие формы происходят из низших. Это — пред­ставление о конкуренции и естественном отборе как о механизме эволюции. Затем — идея Маркса о том, что религия, философия, искусство — лишь "фантасмагории человеческого ума", хотя необходимая, но всего лишь "добавка к материальной жизни", "надстройка". С ней конкурирует идея Фрейда о том, что высшие человеческие проявления могут быть сведены к темным побуж­дениям подсознания. Далее — идея релятивизма, отрицающая все абсолюты и подрывающая идею истины. И наконец, идея пози­тивизма, предполагающая, что подлинное знание может быть получено только методами естественных наук, и в то же время ограничивающая знание сферой "как сделать".
Конечно, многие из нас не соглашаются с этими идеями и подчас радикально высмеивают их. Иногда даже возникает впечатление, что общество их низвергло. Но, по-видимому, это ложное впечат­ление. В приличном обществе теперь в самом деле принято не соглашаться с этими идеями, но люди лицемерят и на самом деле привержены им по-прежнему, потому что, дескать, такова жизнь.
Жизнь в некотором смысле действительно такова. Современное общество, то есть его институты, многие нормы (если не все), система престижен и вознаграждений скроены по этим идеям. Реальная этика массового человека также основана на этих идеях, хотя иногда он этого не осознает. Такие перлы обыденного созна ния как "ну что ж, все относительно" или "что поделаешь — кон куренция", на уме и на языке у всех и поминутно используются для демонстрации практической мудрости.
Шумахер настаивает, что нам нужна другая школа мудрости
 
Что из всего этого следует?
 
Из всей этой критики Шумахер делает общие и частные выводы. Свои частные выводы он воплощает в ряде практических про­грамм. Они отражены в его общественной деятельности, о которой мы говорили раньше. Однако все его практические шаги вытекают из его культурной программы. Мы рассмотрели ее критическую часть. Теперь перейдем к ее нормативной части — иными словами, к проповеди Шумахера. Шумахер проповедует культурную революцию. "На кон по­ставлена не экономика, а культура", — пишет он. Это означает переворот в сознании.
Прежде всего Шумахер настаивает на изменении масштаба и структуры потребностей. Материальные потребности должны быть законсервированы на уровне, гарантирующем воспроизвод­ство населения. Консервация должна быть сознательной, иначе она не будет изменением культуры и утратит смысл. Духовные потребности должны культивироваться, и тоже вполне сознательно. Следует возродить установку на самокультивирование, характер­ную для Средневековья. Интересы человека должны быть пере­несены в сферу проблем с "расходящимися решениями". Это будет ответ на приглашение природы продолжить процесс эволю­ции. Ибо: "Проблемы с расходящимися решениями побуждают человека напрячься для достижения уровня выше, чем его собст­венный уровень". Надо прыгнуть выше себя, приподнять самого себя за волосы, хотя это и бессмыслица в инженерном смысле.
Перемены в социальном характере человека должны быть параллельны переменам в представлениях о прогрессе. Прогресс не должен пониматься как экспансия в материальном пространстве, как механический рост и как безостановочное повышение про­изводительности труда.
Господствующее ныне представление о труде должно быть заменено концепцией труда как блага. Это чрезвычайно важный и опасный момент в культурной революции, которую предлагает Шумахер. Мы не можем рассматривать его подробно. Отметим лишь, что возможны самые страшные злоупотребления представ­лением о труде как о благе. Достаточно вспомнить "арбайт махт фрай" нацистских концлагерей и всю высокопарную демагогию, развернутую вокруг "освобожденного труда" в советском обще­стве.
Очевидно, что объявить труд благом совершенно недостаточно. Труд должен быть благом, но не всякий труд может стать благом. Ясно, что это должен быть свободный и творческий труд, но это звучит слишком неопределенно. Мы не можем обсуждать этот вопрос здесь. Поэтому трудно говорить конкретно о путях технологической революции, подкрепляющих культурную револю­цию Шумахера. Возможно, что предпочтение должно быть отдано "инструменту" перед "машиной", как настаивает, например, Льюис Мамфорд. Возможно, опять значительное место в жизни людей займет сельскохозяйственный труд. Новые, хотя и неясные, перс­пективы открывает компьютеризация.
Более частные задачи культурной революции касаются целого ряда ценностей современной культуры. Среди них — гигантизм. "Маленькое — прекрасно", — провозглашает Шумахер названием одной из своих книг. Следует также перестать боготворить ско­рость саму по себе. Здесь нас подстерегает опасная ловушка. Пого­ня за скоростью, кажется, берет у нас все больше времени...
В другом плане — люди должны будут утратить склонность к демонстративному потреблению и стремление имитировать тех, кто богаче.
Радикальный и тотальный характер культурной революции у Шумахера касается, однако, только ее смысла и цели, но не процедуры осуществления. Путь, который намечает Шумахер, отличается от революционистских доктрин в двух важных отно­шениях. Во-первых, революция Шумахера не предполагает никакой экспроприации. Во-вторых, идеология Шумахера не есть "религия коллективного спасения", а "религия индивидуального спасения". Он предлагает начать не с изменений общественной среды в широ­ком смысле, а с изменений микросреды. Агентом революции у Шумахера выступает не класс и даже не какая-либо социальная группа, которой обычно приписывается (часто неведомая ей са­мой) историческая миссия. Агентом революции выступает лич­ность, желающая изменить условия своего существования и меня­ющая их, не обращая внимания на то, что делают другие. На прак­тике, однако, вряд ли что-нибудь можно сделать в одиночку. Поэтому речь идет о небольших коллективах, объединенных един­ством культурной позиции. Малый коллектив, таким образом, рассматривается у Шумахера не только как основная организацион­ная форма общества, но и как агент социального процесса.
Легко заметить, что такая революционная методология роднит программу Шумахера с многочисленными в истории сектантскими программами. Классические секты обычно провозглашают отказ от господствующего образа жизни и хотя и приветствуют неофитов, но не всегда, и, уж во всяком случае, их тенденция к расширению не носит агрессивного характера. Более того, для многих сект ограниченная численность приверженцев оказывается даже жела­тельной. Бесчисленные сектантские революции обычно совершают­ся собственными силами, для самих себя. Разделения средств и целей в них нет. Нет и пресловутой постепенности в достижении конечной цели. Цель в таких революциях осуществляется в самой процедуре осуществления, "сейчас и здесь". Эти революции не знают разницы между решением проблемы как процедуры и реше­нием-результатом.
Разумеется, можно посмеиваться над этими революциями и называть их бурями в стакане воды. Однако следует вспомнить, что две известные нам культурные революции, в конечном счете преобразившие общество — Христианство и Реформация, — начи­нались как раз в стакане воды. Их последствия имели всемирное значение. Напротив, в нашу эпоху, когда пытались зажечь сразу все море, получался скандал. Шумахер считает, что подлинной ареной человеческого существования является его непосредствен­ное окружение, сфера близкого и тесного контакта с себе подоб­ными, микросреда, личная ситуация, жилое пространство — разные науки дают ей разные наименования. И подлинная революция совершается на этой арене, ради ее и только ее преобразования, поскольку ее человек может преобразовать сам. Самосознание, инициатива и чувство собственного достоинства — одновременно предварительные условия, средства и цель этой революции.
 
Куда это может повести?
Осуществимо ли то, что предполагает Шумахер? Можно ли вернуться к мелкомасштабной и экологически чистой технологии? Возможна ли децентрализация общества, которое так далеко уже зашло по пути централизации?
Программу Шумахера можно обсуждать в плане исторической логики, фактической истории и социологии.
В плане логики вопрос стоит так: можно ли повернуть про­гресс вспять? Однако концепция Шумахера построена и изложена так, что снимает этот вопрос. Шумахер настойчиво повторяет, что речь идет не о возврате, а о дальнейшем движении вперед, содержащем в себе элементы возврата.
 
Далее Шумахер ставит вопрос не в категориях возможности. Что значит — возможно или невозможно? Нужно! — вот и все. Шумахер предлагает доктрину. Кто ее не разделяет, пусть выдвигает свою.
В плане фактической истории возникают два вопроса: (1) вопрос о прецедентах и (2) вопрос о том, не противоречит ли представление о необходимости создавать будущее своими ру­ками так называемым "объективным законам истории".
Прецеденты были. Нынешняя индустриальная цивилизация — результат совсем недавней культурной революции, начавшейся с Реформации в Европе. Как показал Макс Вебер, происшедшая в Европе культурная революция отнюдь не была судьбой чело­вечества. В ней огромную роль сыграл волевой элемент, созна­тельное конструирование новой системы ценностей.
Именно это вынуждает нас очень осторожно говорить об "объ­ективных" законах развития общества. Эти законы не вполне ясны, а также совершенно не ясно, насколько вообще неизбежен путь, по которому мы идем в каждый данный момент, и не со­держится ли в каждом историческом состоянии несколько вариан­тов развития.
Вообще спор о возможном и невозможном в истории вряд ли может быть разрешен на словах. Он решается на деле, а как — обнаруживается только задним числом. Произойдет ли культур­ная революция, которой хочет Шумахер? Если произойдет, то произойдет. Таков, вероятно, наиболее содержательный ответ, который мы можем дать на этот вопрос.
Наиболее жгучим представляется вопрос о культурной револю­ции в плане социологии. В этом плане встает вопрос о силах, за­интересованных и незаинтересованных в культурном перевороте.
Помимо групп, заинтересованных в статус-кво по причине своего привилегированного положения, существуют и такие, которые держатся за существующий порядок просто потому, что от него зависит их выживание на уровне стандарта.
Это — так называемые средние слои. Доходы их колеблются вокруг среднего, что и дает основание называть их "средними". Но с точки зрения культурной революции важны как раз не их доходы, а то, что само их существование зависит от нынешней технологической и организационной структуры. Поэтому у них есть сильный интерес утверждать, что установившийся порядок необходим, естествен, исторически логичен, отвечает человече­ской природе. И поэтому он не должен и не может быть изменен. Именно этот слой будет больше всего кричать об "утопичности" Шумахера. Именно с их стороны следует ожидать идеологического саботажа культурной революции, а если понадо­бится — то и саботажа действием.
Если вдуматься, ничего странного в этом нет. Средний специа­лист — ключевая фигура в крупномасштабной производственной организации. Средний интеллектуал — ключевая фигура в промыш­ленности, производящей "духовные ценности". Для него отказ от данной культуры означает отказ от источника существования (зарплаты) и от того морального удовлетворения, которое он получает от служения определенным ценностям, что придает яко­бы трансцендентальный смысл всему его существованию. В любом обществе средние слои — главные носители ценностей этого обще­ства и поэтому основа его стабильности.
Итак, программа Шумахера противоречит интересам очень значительной и очень влиятельной части населения. И если мы хотим оценить шансы на успех культурной революции, мы должны оценить готовность и способность этой части населения к сопро­тивлению. Я думаю, что сопротивление будет отчаянным и борьба жесто­кой. Борьба уже идет — правда, в основном с помощью пропаган­ды, в сфере образования, воспитания, а также в сфере экономиче­ской политики. Усиленно распространяется ряд мифов. Среди них - запугивающий миф о всемогуществе всеобъемлющих конт­ролирующих систем (миф о всемогуществе КГБ в СССР — один из его вариантов), миф о бессилии личности. Пока эта пропаганда довольно успешна. Однако некоторые тенденции говорят о том, что конфликт между двумя культурами может обостриться в очень близком будущем. И прежде всего благодаря неуклонному росту тех групп населения, чьи интересы оказываются ущемленными индустриальной системой. Это — растущие массы экспроприирован­ного населения в Третьем мире. Это — люди, неспособные "впи­саться" в организованное сверху общество*[Фигура "органического аутсайдера"  как когда-то — "лишнего человека" в русской литературе)   все больше поднимается на щит "идеалистически" настроенной интеллигенцией (С. Беллоу, Д- Сэллинджер) и по привлекатель­ности успешно конкурирует с героем "Индустриальной саги", упорно созда­ваемой массовой американской или советской беллетристикой]. Природа их неспособности не вполне ясна, но эта неспособность может оказаться и фун­даментальной, то есть связанной с психическим типом личности.
В   заключение   отметим   еще   одно   обстоятельство.  Шумахер очень настойчиво повторяет, что предполагаемые им изменения требуют   значительной   интеллектуальной   и   психической   работы над собой. Смена культур может быть только результатом созна­тельного выбора. В то же время он сам отмечает, что выбор может осуществляться и чисто реактивно, как стихийная реакция на кри­зисы.   Примерами   могут  служить   известные  сдвиги   в  сторону "малых   организационных   форм"   в   самых   различных  сферах. Те же тенденции можно заметить и в сфере геополитики. Это — распад  крупных империй   (несколько задержался СССР,  на что есть особые причины), новый расцвет федерализма, сепаратизма во  всех странах, включая европейские.  Наряду с несколькими сверхдержавами   в   мире   существует   множество   малых   стран, причем большинство из них отнюдь не пережитки прошлого, а возникли у нас на глазах. Политические усилия кругов, заинте­ресованных в их тесной интеграции, явно остаются безуспешными. Деление мира на большие и малые страны становится столь же существенным, как деление на Запад и Восток, на индустриальный и Третий мир, на Советский и Свободный мир. Децентрализация на   глазах   становится   ведущей   исторической  тенденцией   после почти четырехсот лет (в контексте иудео-христианства) бесспорно­го господства идеи централизации. Можно думать, что в ней основ­ное содержание нашей эпохи.
 Слово "община" висит в воздухе. Общество — внемасштабная абстракция. В быту этой абстракции может соответствовать только община. Община — бесспорная экзистенциальная реальность, пото­му что она и есть форма экзистенции личности. Все ее участники могут потрогать друг друга рукой. Она имеет параметры, как дом, в котором мы живем. Сейчас только идея общины может быть результативно противопоставлена утопиям империализма и даже национализма, хотя в некоторых вариантах национализма общин­ный дух   весьма силен. Человек — существо общинное. И мир -тоже существо общинное, если он вообще существо, а не просто "функциональная   структура",   как   того   хотели   бы   некоторые "инженеры человеческих душ".